— Ну… — Девушка задумалась. — Кровь, если ты помнишь, состоит из плазмы, красных кровяных телец — эритроцитов, затем белых — лейкоцитов…
— Помню. Можешь не читать лекции.
— …а также кровяных пластинок, называемых иногда тромбоцитами. Все это у тебя в наличии, причем в оптимальном количестве…
— Не тяни, Лу! — поморщился Чиф.
— А ты не перебивай. Все выглядит нормально, но я решила исследовать кровь под микроскопом. Если помнишь, у нас есть новый микроскоп, их и в Сент-Алексе только начали выпускать. Я думала проводить исследования срезов мозга… В общем, у тебя картина такая…
Девушка вооружилась карандашом и начала что-то быстро рисовать на бумаге. Чиф внимательно следил, время от времени кивая, но затем словно застыл, не двигаясь с места. Лу между тем постепенно увлеклась, в голосе появился азарт ученого, сумевшего открыть нечто невиданное. Карандаш летал по бумаге, оставляя легкие следы в виде странных ромбов, окружностей и цилиндриков…
— Постой… — не выдержал Косухин. — Лу, ради Бога…
— Чиф? — Девушка удивленно подняла голову, оторвавшись от очередного рисунка, и вдруг поняла. — Джонни-бой, прости! Я дура! Господи, мне только лягушек потрошить…
— Н-ничего, — вздохнул Чиф. — Уже прошло… То, что ты показала, это все?
— Ну… Я не уверена, но, по-моему, у тебя несколько пониженное кровообращение. И необычайно высокая сворачиваемость крови, так сказать, антигемофилия…
— Так…
Чиф умолк, девушка так и не решалась заговорить. В дверь стукнули:
— Еще поливать?
— Сгинь! — резко бросила Лу. Из-за двери послышался горький вздох, и по ступеням застучали ботинки.
— Ладно, какой диагноз?
— Диагноз? — удивилась девушка. — Ты абсолютно здоров. Но кровь твоя очень странная.
— Не человеческая? — Чиф резко повернулся на стуле. Лу замялась:
— Ну, в общем, такой обычно у людей не бывает. Скажу больше, если ты так уж настаиваешь:
обычный человек с такой кровью жить бы не смог. Значит, есть серьезные изменения в нервной системе и во всех кроветворящих органах…
— И в костном мозге, — задумчиво проговорил Чиф. — Спасибо, Лу. Странно, ведь меня каждый год обследовали…
— Это никак не проявляется. Нужен очень мощный микроскоп. Чиф, а тебе не делали переливания крови?
— Нет. — Молодой человек покачал головой и невесело усмехнулся. — Равно как пересадок селезенки и спинного мозга. А я-то думал… Вот, смотри…
Он положил на стол листок с анализом и прикрыл глаза. Прошла секунда, другая — и листок медленно взмыл вверх.
— Это каждый может, да?
— Практически каждый из нас, — кивнула девушка. — Знаешь, я тоже подумала, что это мы все такие. Я наблюдала свою кровь и Бена. У нас она обычная.
Белый листок по-прежнему висел в воздухе, чуть подрагивая от еле ощутимого сквозняка.
— У вас она обычная, — повторил молодой человек. — А теперь смотри!
Он вновь прикрыл глаза. Листок дрогнул и начал медленно опускаться вниз. Он коснулся ладони, вновь дрогнул, но не остался лежать, а, чуть наклонившись набок, пошел сквозь руку и неслышно упал на стол.
— О Господи! — Девушка вскочила, рука дернулась вверх — перекреститься. Чиф вздохнул:
— Это у меня лет с четырнадцати. Родители просили никому не говорить, я и не пытался… В общем, сквозь стены проходить не могу, но кое-что…
Рука дрогнула, а затем резко упала на поверхность стола. Лу охнула: кисть прошла сквозь дерево — раз, другой…
— Хватит, я поняла… Довольно… Вновь воцарилось молчание. Наконец девушка решилась:
— Чиф, я, наверное, должна была тебе сказать раньше, ведь я врач экспедиции, — но такое считается врачебной тайной. Еще до твоего рождения тетя Полли и дядя Генри попали в какой-то научный центр. Там был огромный красный кристалл, похожий на рубин, через который пропускали синее излучение… У тебя генетические изменения. Мне говорили это, кое-кто даже советовал не брать тебя на Старую Землю. Но потом решили, что эти изменения в целом благоприятны.
Чиф молчал. Лу тряхнула головой:
— Джон, да приди в себя! Какая, в конце концов, разница! Если тебя хоть сколько интересует мое мнение, то вот: забудь все до возвращения, а там, если хочешь, зайди в лабораторию медицинского центра. Да и то — надо ли? Ведь ты нормален!
— Пока нормален, Лу. До четырнадцати лет у меня такого не было. Значит, изменения только начались. Ладно, еще раз спасибо. Брату — ни слова!
Бена пришлось звать долго: тот обиделся, заявив, что намерен отныне ночевать у входной двери рядом с фикусом, который является его единственным другом. Уговорив приятеля, Чиф провозгласил, что давно пора ужинать, а ответ Казим-беку они обсудят после…
Но и после ужина разговор не состоялся. Руководитель группы, извинившись, закрылся в лаборатории, попросив не беспокоить. Несколько удивленный Бен, который как раз собрался провести пробный сеанс связи, пожал плечами и устроился в гостиной на диване, лениво перелистывая словарь советских неологизмов, специально подготовленный кафедрой современного русского языка университета в Сент-Алексе. Лу, закончив свои дела, присела рядом, погрузившись в чтение отобранного у брата журнала.
Бен, испытывая некоторое недоумение, старательно штудировал словарь. По его мнению, аборигены совершенно бездарно исказили язык предков. Почему-то полагалось говорить вместо «жалованье» — «зарплата», «синема» превратилась в «кино», причем с ударением на втором слоге, отчего «кинотеатр» из «синематографа» превращался в «собачью площадку». Особенно удивили Бена загадочные «октябрины», заменившие «день Ангела». Слова же «Вторчермет», «Охмадет», «Наркомзем» и «Тяжмаш» он старался пропускать, не читая. Окончательно добил его СЛОН, превратившийся из симпатичного животного в страшный концлагерь на Соловках. Бен вздыхал, напрягал память, в глубине души понимая, что в самый неподходящий момент обязательно сорвется, назвав, к примеру, какого-нибудь наркома «милостивым государем», а трактористку вроде Паши Ангелиной — «мадемуазель».
— Бен, это же страшно! — Лу отложила в сторону журнал и растерянно потерла виски.
— Что? — Брат, недоуменно взглянув на девушку, взял в руки журнал и с выражением прочел: — «Деревья по ветру качались, шумело поле спелой ржи. В овраге кулаки собрались, точили острые ножи. Желая заслужить награду, о преступленье вели речь: устроить тайную засаду и пионера подстеречь…» Что тебя удивило? Растопчинский стиль, конечно, но чего ты ожидала?
— Да при чем тут стиль! — возмутилась сестра. — Знаешь, о чем тут? Один бойскаут узнал, что его отец совершает должностное преступление, и сообщил в контрразведку. А дядя этого бойскаута вместе с другими родственниками подстерег этого парня и прикончил. Представляешь?
Бен зевнул:
— Помнишь песню про Хорста Весселя? У нас, кажется, есть пластинка. Типичное тоталитарное мышление. «Наши маленькие детки нынче служат в контрразведке…» — И ты так спокойно об этом говоришь, Бен! Они же больные! Дети доносят на родителей, родители подстерегают детей в засаде… Что мы тут можем сделать, не представляю…
— Лу, прежде всего — меньше эмоций, — наставительно заметил брат. — Пойми, ты имеешь дело с произведением художественной литературы, написанным в пропагандистских целях. Реальная жизнь, думаю, выглядит несколько иначе. Лу помотала головой:
— Это действительно было где-то на Урале. В предисловии сказано — реальный факт. Горький заявил на съезде писателей, что этому Морозову надо поставить памятник на главной площади.
