Понятнее не стало, но капитан решил покуда не вдаваться в расспросы. Машина между тем промчалась проспектом и теперь блуждала по пригородам. Наконец впереди открылось шоссе — они были уже за пределами Столицы. Несколько раз Ерофеев оглядывался, но сзади было пусто: спускался вечер и мало кто выезжал из города. К тому же майор свернул на дорогу, которой и в дневное время пользовались не часто.
Наконец возле неприметного столбика с надписью «Пионерлагерь „Тимуровец'“ машина притормозила, повернула и покатила по узкой дороге между деревьев. Вскоре их остановил первый пост. Документы изучали долго, заглянули в багажник, на заднее сиденье и лишь затем разрешили ехать дальше.
Это повторялось еще дважды, прежде чем машина подкатила к высоким воротам, за которыми можно было разглядеть домики небольшого дачного поселка. Охраны, кроме тех, что стояли у ворот, было не видно, и вообще филиал зловещей тюрьмы производил скорее идиллическое впечатление.
— Жируют, вражины, — прокомментировал Ерофеев, покуда охрана в очередной раз рылась в багажнике. — А знаешь, капитан, здесь не было ни одной попытки побега. Смекаешь почему?
— Кормят неплохо, — невозмутимо предположил Михаил, — кино по субботам…
— Кино! — хохотнул Ерофеев. — Да просто тут собрали тех, кого нужно охранять самих! Им на воле опаснее, чем здесь!
— От кого охранять? — наивно поинтересовался Ахилло.
— Кого — от нас, кого — от вас. Так что отсюда не побегут…
Наконец их пропустили. Машину, естественно, оставили у ворот, но сопровождающего не дали, лишь указали на один из домиков: ЗК Сидоров проживал именно там.
Домик оказался небольшим, кирпичным, с миниатюрной верандой и цветником у входа, на котором сиротливо мерзли осенние астры. Ерофеев уже ступил на крыльцо, но Ахилло тронул его за плечо:
— Я сам.
— Чего? — не понял тот. — А, не полагается? Ну давай, давай — только не испугайся.
Михаил проигнорировал странные слова и поднялся по ступенькам. Дверь была не заперта. Короткий коридор вел в небольшую комнату, оказавшуюся оранжереей. Странные, неведомые в этих широтах растения вытягивали воздушные корни из деревянных кадок, с темно-зеленых веток смотрели огромные желтые цветы, от которых шел удушливый аромат. За оранжереей была еще одна комната. Михаил постучал и открыл дверь.
Сначала он увидел огоньки — десятки маленьких огоньков, светящихся в темноте. Прошло несколько секунд, прежде чем Ахилло сообразил: окна были завешены толстой черной тканью, и комната освещалась небольшими свечами, стоящими по углам. Неровный, трепещущий свет падал на большое — в человеческий рост — изваяние Будды. Улыбающееся лицо бесстрастно глядело в темноту. Странно, но в неярком свете Михаилу показалось, что бурхан сделан из чистого золота.
Напротив изваяния в такой же позе, скрестив ноги и положив руки на колени, застыл человек в темном халате и небольшой шапочке, похожей на тюбетейку, но с ровным верхом. Он сидел недвижно, даже не пошевелился, когда Михаил вошел в комнату.
Ахилло подождал несколько секунд, но Сидоров Петр Петрович не сделал попытки встать или хотя бы повернуться. Михаил хотел было кашлянуть, но передумал. В конце концов, этот поклонник Будды — не у себя на даче.
— Гражданин… — Михаил хотел было сказать «Сидоров», но внезапно вспомнил слова майора. — Гражданин Гонжабов, я за вами. Собирайтесь.
Человек медленно встал и обернулся. На Михаила глядели узкие темные глаза. Плоское лицо с острыми скулами, желтоватая кожа… Надо было иметь неплохое чувство административного юмора, чтобы назвать этого человека исконно русской фамилией. Михаил быстро прикидывал: ни на китайца, ни на японца заключенный не походил. Он немного смахивал на узбека: такой же невысокий и костистый, но шире в плечах, да и лицо казалось другим. Фамилия Гонжабов ни о чем не говорила — заключенный, скорее всего, был таким же Гонжабовым, как и Сидоровым.
— Собирайтесь, — повторил Михаил. — У вас есть переодеться во что-нибудь… гражданское?
Темные глаза взглянули на Ахилло спокойно, без страха и даже без особого интереса. Наконец Гонжабов медленно кивнул. Михаил не без некоторого облегчения заявил, что будет ждать во дворе и поспешил покинуть странную комнату. Полумрак, свечи и недвижная золотая улыбка Будды произвели на него мрачное впечатление.
— Ну как, — поинтересовался Ерофеев, куривший у крыльца, — не испугался?
— Нет. А кто этот… Сидоров? Майор покосился на Ахилло:
— Ну, это тебе лучше знать, капитан, — ваша добыча. Я человек маленький. Мне приказали — я поехал.
Михаил обиженно отвернулся. Похоже, с ним не особо считались как свои, так и чужие.
— Да ладно, не киксуй, — понял его майор. — По Гонжабову знаю вот чего: он бхот, с Тибета, за Гражданскую имеет орден, еще один получил в тридцать первом за научные достижения, был членом тибетской секции Коминтерна. Взяли его ваши год назад — как германского шпиона. Дали «четвертак» и отправили сюда.
Ясности не прибавилось. Бхоты… о таком народе Ахилло не слыхал. Золотой бурхан Будды как-то плохо ассоциировался с научными исследованиями. Правда, два ордена вызывали уважение.
— Он что, Тернему понадобился? — самым невинным тоном поинтересовался Михаил.
Он ожидал, что майор будет по-прежнему темнить, но Ерофеев спокойно и внушительно подтвердил:
— Именно так. Гражданин Тернем приказал командировать гражданина Гонжабова с целью научной экспертизы.
Привычное ухо уловило «гражданин Тернем».
— Что, Тернем… тоже? До сих пор?
— А ты как хотел, капитан? Ваши же брали, ваши же срок впаяли. Скоро всю страну пересажаете, мать вашу, железная когорта!
— Это, кажется, из Троцкого? — удивился Ахилло. — «Железная когорта партии»?
— Че, бдительный? — скривился майор. — Ну давай, давай! Мой батя Троцкого на фронте, между прочим, встречал — и не раз. Может, он и Иуда, но по кабинетам не прятался! Как некоторые, не будем называть…
— Можешь написать, что на провокацию я не отреагировал. — Михаил вновь отвернулся, не желая глядеть на Ерофеева. — Между прочим, где вы все такие умные были десять лет назад, когда объединенная оппозиция пыталась на улицу выйти? Тогда не поздно было.
— И ты напиши, что на провокационные разговоры майор Ерофеев ответил нецензурной бранью и проклятиями по адресу врагов народа… А десять лет назад я еще мальчишкой был — дураком, в общем. Да что теперь говорить для нас что ни пор, то батька…
То, что Ерофеев высказал вслух, думали, похоже, многие. Ахилло догадывался, что о Льве Революции жалеют, но что-либо менять поздно. Королей не выбирают — им служат…
Дверь отворилась, и на крыльцо вышел Гонжабов. Теперь на нем был обычный штатский костюм, шляпа и накинутое на плечи серенькое пальтишко. В этом наряде бхот смотрелся убого: маленький человечек, похожий на среднеазиатского колхозника, приехавшего на ВДНХ.
Увидев майора, Гонжабов равнодушно кивнул. Ерофеев внимательно оглядел зэка, кивнул в ответ, и все трое направились к воротам.
Заполнение бумаг заняло немало времени, и в город возвращались уже в сумерках. Майор молчал, Ахилло, сидевший на заднем сиденье рядом с Гонжабовым, тоже не спешил начинать разговор. Было о чем подумать. Командировка обещала быть необычной. 3а Гонжабова Михаил отвечал головой, а между тем не имел даже наручников для конвоирования. Правда, что-то говорило ему, что заключенный не будет пытаться бежать. Но все равно неясности — хоть отбавляй, и Михаил старался быть настороже. Правда, после возвращения ему удастся заглянуть в таинственную контору Тернема, и эта мысль кое-как примиряла с происходящим. Ахилло любил острые ощущения, тайны и риск. Восемь лет назад это и подтолкнуло его бросить экономический факультет Института народного хозяйства и написать заявление в спецшколу.
