столетие. Люди встречались редко, небольшой, под деревянным навесом рынок был пуст, лишь время от времени по брусчатке мостовой проезжали велосипедисты или крестьянские повозки.
— Провинция! — прокомментировал Карно. — Живой музей. Уверен, что половина здешних обитателей уверена, что Францией до сих пор правят Бурбоны. Мой предок посылал в эти места не одну карательную экспедицию, да все без толку.
Косухин с пониманием поглядел на Шарля. Что такое карательная экспедиция, объяснять не требовалось. Карно уловил его взгляд:
— Да, Степан, здесь жили самые отчаянные контрреволюционеры — белые, прямо как у вас. У меня, признаться, душа кипит. Самое шуанское гнездо! Эх, сюда хотя бы одну «адскую колонну» генерала Россиньоля!
Впрочем, Бриньоган на этот раз избежал участи, которую обещал ему потомственный революционер. Автомобиль, изрядно распугав лошадей и удивив редких прохожих, затормозил у похожего на все остальные двухэтажного дома, где размещался местный музей. Появление трех путешественников вызвало настоящий фурор. Пожилой директор, узнав, что к нему приехали из Парижа, да еще из Сорбонны, потащил гостей в свой кабинет, угостил их все тем же «кальвадосом» и сообщил, что весь музей в их полном распоряжении.
Валюженич тут же устремился в кладовку, носившую научное название «фонды», а Шарль и Косухин прошлись по второму этажу, где была представлена основная экспозиция. Вид старинных доспехов, прялок и потемневших от времени распятий вызвал у Степы смертную тоску. Карно не настаивал, он сам видал и не такое. Он потребовал предоставить им отдельную комнату и кофейник, что было мигом исполнено. Затем неутомимый Карно заварил кофе, а сам удалился, вскоре вернувшись с огромной, обтянутой в потемневшую от времени кожу, книгой.
— Взял на время из экспозиции, — сообщил он. — Это «Хроника Бретани» XIII века — самое ценное, что имеется в здешнем сарае. Покуда Тадеуш будет мучиться своей ерундой, займусь делом.
Он осторожно раскрыл медные застежки и со скрипом приоткрыл обложку.
— Просто преступление, что это находится не в библиотеке Сорбонны, — заметил Карно, перелистав несколько толстых пергаментных страниц. — Здесь ее того и гляди отдадут сапожнику! Смотри, Степан.
Косухин без особого интереса поглядел на ровные ряды аккуратно выписанных черными чернилами букв, на красную киноварь заглавий и на странные, не похожие ни на что рисунки.
— Это про войну? — поинтересовался он на всякий случай.
— Угу. Почитать хочешь?
Косухин лишь улыбнулся. Но Шарль, глотнув кофе, пододвинул стул поближе.
— Я хотел показать тебе одну вещь. Помнишь, я говорил тебе, что сома дэви дает человеку больше, чем умение понимать без переводчика. Смотри сюда. Просто разглядывай текст. Только внимательно.
Степа недоверчиво стал всматриваться. Буквы были занятные, но совершенно незнакомые. Латинский шрифт под пером переписчика был искажен до полной неузнаваемости. Косухин добросовестно вглядывался минуту-другую и уже хотел отдать рукопись Шарлю, когда в голове внезапно промелькнула странная фраза: «Многих порази…» Он вздрогнул, стал медленно водить пальцем по строке, и странный далекий голос начал подсказывать ему:
— «Пришли в лето Господне 983-е безбожные язычники-даны и взяли аббатство святого Лаврентия, могилы вскрывши и живых многих порази. И поднял герцог Пьер свое знамя над главным донжоном Ванна…»
Степа закрыл глаза. В ушах шумело. Он вновь открыл глаза, бросил взгляд на полетевший лист пергамента и вздохнул.
— Что, получается? — нетерпеливо поинтересовался Карно. — Получается, Степан?
— «Поднял этот… герцог свое знамя над главным… как его… донжоном Ванна…» — неуверенно повторил Степа.
— «…и созвал рыцарей храбрых и вассалов их, и двинулся на данов в третий день после Троицы…» — подхватил Карно, глядя в книгу. — Теперь понял?
— Это на французском, что ли? — жалобно спросил Косухин. Такое даже для него было несколько чересчур.
— Хуже, Степан. Это испорченная средневековая латынь. Ее даже специалисты читают с пятого на десятое. Это что! Я позавчера взял хеттский текст. Его вообще никто никогда еще не переводил. И вот пожалуйста, узнал о каком-то Табарне, который ходил войной на город Цальпу и захватил быков и три колесницы. Жаль, никто не поверит. Пока, по крайней мере. Больше покуда не читай — устанешь с непривычки.
Но Степа и не собирался знакомиться с рукописью дальше. Впечатлений хватало и так. То, что он умел теперь, было поразительно — но совершенно бесполезно. На что ему, командиру рабоче-крестьянской Красной армии, умение читать этот архивный хлам? Это для Шарля, ну и для Валюженича, конечно, тоже…
— Голова не болит? — поинтересовался Карно, заметив его состояние. — У меня сперва дико болела. Ничего, Степан, это только начало. Я уверен, что смогу еще больше. Представь, беру старое письмо — и начинаю разговаривать с автором! Уверен, это получится.
— Свихнешься, — констатировал Степа, но Карно лишь рассмеялся.
— Может быть. Паду жертвой науки. Во всяком случае, это нужнее для человечества, чем сгинуть где-нибудь у вас в Таврии во время штыковой.
Степа был настолько под впечатлением от случившегося — что даже не нашел в себе сил кинуться на защиту столь нагло попираемых пролетарских идеалов. Стало страшно он боялся Шарля и еще больше — себя. Странный дар он получил в заброшенном храме, когда пил из холодной серебряной чаши…
Валюженич появился часа через три. Он бросил на стол тетрадку, хлебнул холодного кофе и удовлетворенно проговорил:
— Две кольчуги, ожерелье, ножны и обломки меча. Все — не старше XII-го века. Ну, теперь порядок. Скучали? Шарль, ты что, за «Хронику» взялся?
— Перелистал, — небрежно заметил Карно. — Мы со Степой картинки разглядывали. Ну что, можно ехать?
— Да. Я как бы ненароком спросил — там сейчас пусто. Церковь обследовали года два назад, но лишь сняли план и сфотографировали. Думаю, мой визит не вызовет удивления.
— Если не засветимся, — согласился Карно, вставая. — Поехали, Степан. Как говорится: «Вперед, сыны отчизны милой, мгновенье настанет…»
Косухин вяло, без всякого интереса поплелся вслед за оживленными, решительными археологами. Предстоящая поездка ему почему-то окончательно разонравилась. Книга еще ничего, а вот если Карно вздумает поговорить с какой-нибудь каменной статуей…
…Авто быстро проехало через весь город и помчало по пустынной дороге. Слева и справа виднелись небольшие поля, на которых колосилась невысокая, только начинавшая желтеть озимая пшеница. Затем поля кончились и потянулись пастбища, по которым бродили упитанные бретонские буренки. Земля была неровной, то и дело она горбилась небольшими холмами, там и сям громоздились серые валуны. Все это было под стать безрадостной погоде и поневоле наводило на невеселые мысли.
Впрочем, Карно и Тэд не обращали на природу не малейшего внимания. Вначале Шарль долго язвил Валюженича, обвиняя его в научном эгоизме и нетоварищеском поведении. Вдобавок он ярко нарисовал картину неизбежного путешествия бросивших его приятелей на старой крестьянской подводе, которая всенепременно опрокинула бы их в кювет. Валюженич отшучивался, хотя и вынужден был признать неизбежные преимущества автомобильного транспорта. Затем оба приятеля пустились в рассуждения о святом Иринее, к церкви которого они направлялись, и Карно принялся рассказывать о каком-то Овернском Клирике, написавшем уникальное жизнеописание святого.
Степа всю дорогу молчал и лишь время от времени оглядывался назад. Дорога была пуста, и Косухин постепенно успокоился. Но береженного, как известно, Бог бережет, и Степа на всякий случай вынул револьвер и еще раз проверил оружие.
