подпись Юрия. Несколько листочков: знакомый почерк, на верхнем название: «Краткий очерк истории дхаров»…
Нет… Этого не могло быть! Юрия могли сломать, искалечить, даже убить, но такое… Майор НКВД! Господи, что же это? В глазах почернело, и Ника бессильно откинулась на спинку кресла…
— Не удивляйтесь! — Голос Иванова звучал по-прежнему мягко и добродушно. Не скажу, что Юрий Петрович полностью разделял наши идеалы, но он вполне понимал, что такое государственная необходимость. Несчастье случилось с ним на Урале, во время очень важной операции…
Это совпадало с тем, что удалось узнать Терапевту. Орфея привезли в Казанскую спецлечебницу именно с Урала.
— То, что он считается на «тюрположении», вас не должно смущать, Виктория Николаевна. Вы ведь познакомились с Сергеем Павловичем?
Вначале Ника не сообразила, о ком речь, затем до нее дошло: Пустельга! Интересно, знал ли Сергей обо всем этом? Похоже, нет…
— Сергей Павлович находится во всесоюзном розыске по совершенно нелепому обвинению, что не мешает ему активно работать. Жизнь — странная штука. Когда все завершится, вы, думаю, несколько смягчите свои крайние взгляды…
Ника молчала. Отвечать было нечего. Орфей — сотрудник Большого Дома? Сломали, заставили работать? Но подневольным зэкам не присваивают высоких званий, не надевают форму, не выдают оружия… Неужели он лгал? Ей, друзьям? Хорошо законспирированный сотрудник — то скромный служащий, то бесправный зэк… Ника беспомощно оглянулась, взгляд упал на искаженное болью лицо Христа. Слеза, странная слеза, словно не желающая падать… Бог, не сумевший спасти людей…
И тут словно завеса упала с глаз. Как она могла подумать! Кому она верит? Бумажки, фотографии — что они доказывают? Орфей, прости…
— Хорошо, я поняла… — Ника произнесла это как можно спокойнее, хотя хотелось кричать — от ненависти и злости. Флавий и Пустельга предупреждали ее! Не верить! Ничему не верить! Как же мог Орфей быть «малиновым», если не пострадали ни Терапевт, ни Флавий, ни Марк? Или они тоже — сотрудники Большого Дома? Нет, господин Иванов, плохо работаете…
— Я вижу, вы успокоились, — заметил ее собеседник. Она действительно успокоилась, Нике даже стало весело. Значит, о группе «малиновые» не догадываются! И о том, что она — одна из друзей Флавия и Терапевта, тоже! Иначе ее не пытались бы обмануть столь грубо! Ошиблись! Товарищ Иванов вce-таки дал маху! Они не всесильны!
— У меня к вам неожиданный вопрос, Виктория Николаевна. — Иванов, сочтя, похоже, этот раунд наигранным, заговорил о другом: — Фамилия вашей матушки Бартеньева? Из князей Бартеньевых?
— Да… — После всего анкетные вопросы показались странными и нелепыми.
— Бартеньевы по одной из линий были, кажется, потомками одного известного рода. Тоже княжеского…
Ника пожала плечами:
— Я никогда этого не скрывала. Бартеньевы — далекие потомки Курбских. Но не той линии, к которой принадлежал князь Андрей…
— Хорошо… Извините за любопытство… Виктория Николаевна, прежде чем мы подведем некоторые итоги, вынужден задать вам еще несколько вопросов. Вы по-прежнему желаете помочь Юрию Петровичу?
— Конечно! — Ника заставила себя усмехнуться. — А что, по-вашему, должно заставить меня думать иначе?
— Нет-нет, что вы… Видите ли, хотеть можно по-разному… Вы уже поняли, что ничего страшного после выздоровления Юрию Петровичу не грозит. Он продолжит свою работу, надеюсь, успешно. Но чтобы это случилось, придется очень рискнуть. Догадываетесь, кому?
— Догадываюсь. — Ника почувствовала, как забилось сердце. Что-то у Иванова припасено напоследок. Что-то особое.
— Скажу честно: вылечить Юрия Петровича возможно, но тот, кто будет этому помогать, сильно рискует. И не здоровьем — жизнью. Процент риска… Иванов на мгновение задумался, — повыше, чем у летчика-испытателя. Подробности вы узнаете позже, сейчас скажите лишь — согласны?
Рискнуть жизнью ради Орфея? И только? Ника чуть не рассмеялась. Если бы и остальное было так просто! Ей захотелось крикнуть это в лицо невидимому врагу, но в последний момент Ника сумела сдержаться. Нет, он не должен почувствовать! Спокойнее, богиня Победы…
— Вы, наверно, уже догадались, что я согласна. О каких это подробностях вы говорили?
Повисло молчание, наконец темный силуэт колыхнулся, Иванов встал:
— Ну что ж, давайте поговорим о подробностях…
7. ЭХО И ПУСТОТА
Солнце грело почти по-летнему, и Сергей впервые вышел погулять в халате, не надевая пальто. Впрочем, в больничном дворе — небольшом, отгороженном со всех сторон высокой стеной, — он задержался недолго. Пустельге хотелось побыть одному, толпа больных, скорбных главою, не казалась подходящей компанией. Он вышел за ворота — охрана предпочла ничего не заметить — и медленно направился вокруг здания, к лесу, что рос прямо под его окнами. Здесь было спокойно, можно отвернуться, стать спиной к огромному многоэтажному корпусу и просто смотреть на деревья, кое-где уже выстрелившие первые клейкие листочки. Весна в этом году выдалась ранней и теплой, даже жаркой…
Сергей в очередной раз достал пачку «Казбека» и, подумав, вновь спрятал ее в карман халата. Курить он почти бросил, лишь порой еще тянуло, особенно в такие минуты. Надо учиться размышлять без никотина. Тот, настоящий, Пустельга не курил, Сергей запомнил это крепко…
Последние дни прошли как-то странно. Он по-прежнему считался больным. Его обследовали, лечили, даже сделали переливание крови — уже четвертое начиная с января. Стало немного легче, холод отступил, а солнечный свет не так резал глаза. Итак, Пустельга был одним из пациентов лечебницы, но одновременно имел в своем распоряжении кабинет с телефоном, автомобиль и двух порученцев в штатском. Все вокруг делали вид, что ничего особенного не происходит. Возможно, так оно и есть, в этой больнице бывало и не такое.
Разговор с Ивановым ожидался на следующий день. Собственно, Сергею было нечего докладывать. Основное сделано, но его таинственный патрон все равно назначил встречу. О причине Пустельга догадывался: Иванов виделся с Артамоновой. Значит, наметилось нечто новое…
То, чем занимался Пустельга в последние дни, вызывало странное чувство. В общем-то, обычная работа для людей его профессии — сбор информации с последующей вербовкой. Но что-то было не так. Не только потому, что «объекты» — и номер Сорок Третий, и Виктория Николаевна — вызывали симпатию. Товарищ Иванов играл нечисто, с каждым днем Пустельга убеждался в этом все более и более.
Сергей много раз пытался «почувствовать» эмоции любителя темноты. Не получалось. То ли мешала болезнь, то ли — эта мысль все чаще приходила в голову — товарищ Иванов не такой, как другие люди, и чувствует совершенно иначе. Он не казался невозмутимым, напротив, но эмоции проявлялись как- то странно, необъяснимо. Еще более удивляло упорное стремление прятать лицо. В приказ, предписывающий полную анонимность, Сергей, конечно, не поверил. Вначале ему казалось, что Иванов — кто-то из высшего руководства, чей облик известен всей стране, но вскоре Сергей понял, точнее, определил: его новый начальник — не из членов Политбюро или Секретариата ЦК. Он не подходил — хотя бы по росту. Кто-то из высшего военного командования? Или действительно тайный помощник Сталина со странными причудами? Пустельга даже решил рыло, что лицо Иванова просто изуродовано, отсюда и странности — но затем пришла иная догадка: темнота помогает тому, кто называет себя Ивановым (и кого другие зовут Агасфером). В темноте ему легче и проще, словно филину, боящемуся солнца. Сравнение понравилось, и Пустельга подумал, что непременно присвоил бы Иванову-Агасферу подобную кличку, буде пришлось его вербовать.
