в небольшой дворик, действительно окруженный стенами, но невысокими, по периметру которых была натянута густая «колючка». Во дворике он оказался один. Осмотревшись, он сообразил, что находится на крыше, а рядом, за стеной, размещены такие же дворики для прогулки. Здесь можно было гулять, причем вовсе не требовалось бродить по кругу — можно просто стоять у стены, дышать холодным осенним воздухом или курить, поглядывая на затянутое тучами сентябрьское небо.
На обратном пути, после очередного хлопка, Юрий постарался стать так, чтобы заметить лицо того, кого должны провести мимо. Нет, этого человека в военной форме со споротыми петлицами он не знал. Да и странно, если было бы иначе. Среди сотен тысяч зэков у него, конечно, были знакомые, но едва ли они окажутся в этой странной тюрьме…
Итак, Юрий взялся за книги, сразу же пожалев, что его «опекун», вероятно в приступе служебного усердия, принес лишь научные издания. Он бы почитал что-либо другое — хотя бы то немногое, что хранилось дома. Орловский много дал бы за то, чтобы здесь оказалось старое, еще дореволюционное издание Овидиевых «Метаморфоз» или хотя бы читанная в детстве нравоучительная книга про маленького лорда Фаунтлероя…
На четвертый день он не выдержал и обратился к надзирателю. Тот удивился: оказалось, в тюрьме существовала библиотека. Через полчаса худой молчаливый зэк принес три книги ~ выбирать здесь, очевидно, не полагалось. Приходилось доверять вкусу здешнего библиотекаря. Увы, Юрию не повезло. Первой книгой оказался «Цемент» товарища Гладкова, которую он даже не стал раскрывать. Другая была столь же идейно выдержанной ~ «Падение Даира» бывшего красноармейца Малышкина. А третьими, так сказать, на десерт, последовали повести мадам Чарской — чтиво, от которого воротило еще в детстве. Юрий решил выбрать наименьшее зло и засел за Малышкина… «Костя» появился на пятый день, волоча раздувшийся от бумаг портфель.
— Эннах, Юрий Петрович! — улыбнулся он с порога, с облегчением ставя портфель в угол.
— Энна, эд-эрх, Константин, — невольно улыбнулся в ответ Орловский. Решили окончательно перейти на дхарский?
— Ну… Вы же сами, Юрий Петрович… Произношение у меня как? — Скверное произношение. Впрочем, у меня не лучше. Дхарская фонетика совсем не похожа на русскую. Гортанные звуки… — Ну да, ну да… Малышкиным увлеклись, Юрий Петрович? И как вам? Орловский поразился: «Падение Даира» лежало на столе вниз обложкой — неужели этот тип предварительно наведался в библиотеку?
— Любопытно. — Юрий взял книгу со стола и медленно перелистал. — Два мира… Товарищ Малышкин очень неплохо сумел показать и белых, и большевиков. Культура, эстетство, нервы — и тупая тьма…
— Эк вы! — крякнул «Костя». — Вас послушать, так вы сами у Врангеля воевали!.. В 20-м ему уже было шестнадцать. Он хотел уехать на фронт, надеясь добраться до Крыма, но заболела мать. А в ноябре, когда над Столицей падал первый мелкий снежок, газеты сообщили, что все кончено и красные уже в Севастополе…
— Написали? — Зоркие глаза энкаведиста, похоже, разглядели аккуратную стопку исписанных страниц. — Вот и хорошо, Юрий Петрович, вот и замечательно. А я вам кое-что принес… «Костя» раскрыл портфель, долго в нем копался и достал оттуда серую папку.
— Узнаёте? Юрий узнал сразу. Это была его работа по дхарскому эпосу, которую он так и не успел закончить. — Вот, прошу. Будет время — допишете. Я, признаться, не утерпел — прочел…
— По долгу службы? — не удержался Орловский.
— Ну конечно! Именно по долгу службы. — Улыбка Константина свидетельствовала о том, что пронять его трудно. — Но прочел с интересом! С огромным интересом, Юрий Петрович! Жаль, не издано.
— Так эпос тоже не издан, — пожал плечами Орловский.
— Вот-вот. Это плохо…
— То есть? — «Костя» не уставал удивлять. — Он же феодально-байский и вообще классово чуждый!
Константин вновь улыбнулся — весело и немного снисходительно:
— Юрий Петрович, эпос — голос народа. Он не может быть классово чуждым. Другое дело, в процессе записи и редактирования в него были внесены искажения. Ведь «Гэгхэну-цорху» был сильно обработан в пятнадцатом веке, может, даже полностью изменен, разве нет?
Вот это да! Это была мысль, которую в свое время поддерживал сам Орловский. Но об этом нигде не писалось! Это говорилось на заседании сектора, среди своих!
«Костя» глядел на него, продолжая ухмыляться, и Юрий не выдержал:
— Но ведь эти изменения, если они и были, касались не роли трудового народа, а идеологических мотивов. Те, кто редактировал эпос при Фроате и Гхеле, могли убрать разделы, где говорилось о роли старого жречества, о старых богах.
— Но, Юрий Петрович! — Улыбка сменилась откровенным недоумением. — Ведь тогда складывалось дхарское государство, и тот же Фроат мог приказать убрать все, что касалось жизни племен до объединения, ну и, естественно, народной борьбы против новой власти!
Нокаут. Не потому, что подобное предположение было непременно справедливым. Дело в другом — это его собственный аргумент, который Орловский высказал тогда же на дискуссиях в секторе. Высказал — но нигде не записал. А «Косте», выходит, известно даже об этом! Да, Терапевт прав: в Большом Доме работают не только дураки и фанатики.
Осторожнее, Юрий, осторожнее… «Костя» вновь улыбнулся, как бы подводя черту в научном споре, и торжественно извлек из портфеля огромную пачку бумаг. — А это узнаете?
Вначале Орловский ничего не понял. Написано по-дхарски. Мелкий, неразборчивый почерк — знакомый, неоднократно виденный. Юрий быстро перевернул крайний листок и невольно вздрогнул:
— Это… книга Родиона Геннадьевича! «Дхарская мифология»!
— Она самая, Юрий Петрович. Сказано это было безо всякой усмешки — холодно и твердо.
— Я… я думал, она пропала!..
— У нас ничего не пропадает. Как видите, пригодилась. Я ее для чего вам принес — чтоб вы прочитали, подумали. А там и побеседуем. Не возражаете?
— Нет… конечно, нет… — На минуту Юрий забыл, где он и что с ним. Работа учителя, которую он считал сгинувшей навеки! Книга, которую еще никто не читал — если не считать «дхароведов» из Большого Дома… Юрий быстро перелистывал страницы. Родион Геннадьевич собирал эти материалы всю жизнь. Он много успел, сведя воедино не только немногочисленные публикации и архивные записи, но и набрав огромный устный материал, который теперь не восстановить и не продублировать.
— Вижу, уже увлеклись, Юрий Петрович. — «Костя», похоже, был доволен. Ну, читайте, мешать не буду. А я покуда ваше творение, так сказать, осилю. Кстати, Юрий Петрович…
— Да? — Орловский еле заставил себя оторваться от рукописи.
— Не для службы, а так — ради любопытства. Почему вас Орфеем величали? Вы ведь вроде не музыкант?
Сердце дернулось, к горлу подступил комок, кончики пальцев мгновенно оледенели. Удар был не только неожиданным. Он был точным — точнее некуда… Орфеем называла его Ника — иногда, в шутку. Но беда в том, что Орфеем называл его и Терапевт. «Орфей» — это была кличка Орловского в той маленькой нелегальной группе, которая уже несколько лет существовала в Столице, под самым носом Большого Дома…
6. ПРЕМЬЕРА
На премьеру пришлось идти все же вдвоем. Прохор Карабаев прислал из Тамбова лаконичную телеграмму, в которой просил продлить командировку: лейтенант собирался зачем-то в Минск. Пустельга повертел в руке бланк, велел отстучать Карабаеву «добро», рассудив, что лейтенант — человек серьезный и едва ли будет зря транжирить государственные деньги. Итак, Ахилло сходил в театральную кассу, которая,
