как выяснилось, находилась на втором этаже Главного Управления, и вскоре вернулся с билетами.
— Пятый ряд, в середине, — не без торжественности в голосе сообщил он. Цените, отец-командир!
— А, хорошо. — Сергей в очередной раз разглядывал размашистую резолюцию наркома на своей докладной. «Разрешаю. Н. Ежов». Им разрешили внутреннее расследование… Похоже, если бы он попросил батальон Осназа, ему тоже не отказали бы.
Таинственный человек в капюшоне — товарищ Иванов — отвечал за свои слова…
— Что? — Пустельга взглянул на билеты и улыбнулся: — Пятый ряд? Михаил, да вам цены нет!
— Вот именно, — усмехнулся Ахилло. — Никто не ценит… Ладно, брюки гладить? В штатском пойдем? Приличного костюма у Сергея не было, но признаваться в подобном не хотелось.
— Ну… в штатском так в штатском. А какая пьеса-то? Ахилло воздел руки вверх с выражением полного недоумения:
— Ну, отец-командир! Ну вы и заработались! Вся Столица только об этом и говорит! В «Правде» же написано! Увы, дни были настолько горячие, что даже в «Правду» Сергей не заглядывал. Ахилло вздохнул:
— Пьеса в трех действиях, именуемая «Кутаис», сочинение известного драматурга Афанасия Михайловича Бертяева. Посвящена молодым годам и началу революционной деятельности товарища Сталина.
— Бертяев? — Сергей вспомнил свой недолгий театральный опыт и удивленно переспросил: — Бертяев Афанасий Михайлович? Про товарища Сталина? Это который «Время Никулиных» написал, да?..
Во время короткой стажировки в Столице Сергею удалось попасть на этот нашумевший спектакль — «Время Никулиных» рассказывало о злоключениях семьи белогвардейского полковника и нескольких его друзей в охваченном смутами Киеве. Спектакль оставил странное впечатление. Актеры МХАТа играли блестяще, но согласиться с той явной симпатией к контрреволюционерам, которой пронизана пьеса, Пустельга не мог. Он тогда лишь удивился, отчего, несмотря на резкие — и заслуженно резкие — отзывы критиков, спектакль все еще продолжает идти. Фамилию Бертяева он, естественно, не забыл.
— А-а, смотрели! — понял Ахилло. — Случилась любопытная история. Спектакль хотели прикрыть за контрреволюционность, но заступился сам товарищ Сталин.
— Что?! — Этого Пустельга представить себе не мог.
— Ну да. Он заявил, что даже если такие люди, как эти Никулины в пьесе, капитулируют перед Советской властью, то зритель неизбежно убедится в закономерности нашей победы. Так что Вождь, можно сказать, здорово помог гражданину Бертяеву. Ну, долг платежом красен. Вот и «Кутаис»…
— Он что, долги отдает? — Пустельга внезапно почувствовал смутную неприязнь к незнакомому ему драматургу. Ахилло пожал плечами:
— Все может быть, Сергей. Но тут, по-моему, не все просто. Бертяев — не конъюнктурщик. Он умница, блестящий человек, талант. Если он написал «Кутаис», значит, так надо…
Пустельга не понял — кому надо? Бертяеву? Товарищу Сталину? Советской власти? Но говорить на эту тему больше не хотелось — в конце концов, скоро ему предстояло все увидеть своими глазами…
Ближе к концу дня Пустельге пришлось завернуть в канцелярию с очередной стопкой бумаг, которые требовалось завизировать. Он, конечно, направил бы туда Михаила, но шустрый Ахилло улизнул к экспертам, заявив, что постарается узнать что-нибудь новое о взрывчатке. Итак, Сергей спустился на второй этаж и без всякого оптимизма убедился, что пришел не вовремя: там уже находился какой-то полковник из Столичного Управления с кучей документов. Второй раз идти не хотелось, и Пустельга решил подождать.
Коридор второго этажа, обычно людный в начале дня, теперь был пуст. Сергей стоял напротив двери канцелярии, от нечего делать рассматривая красочный плакат с поучительной надписью: «Товарищ, стой! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни — до измены!» Старший лейтенант перечитывал эти строчки уже, наверно, десятый раз, когда услышал совсем рядом, за углом, странные звуки. Он повернул голову — да, это был женский плач.
Сергей не успел даже удивиться, когда резкий, немного визгливый мужской голос произнес:
— Прекратите! Немедленно прекратите! И не смейте больше приходить сюда!
— Но товарищ… гражданин Рыскуль… Я вас прошу…
Сергею стало неудобно: он невольно оказался свидетелем разговора, явно не предназначавшегося для его ушей. Но уходить было некуда, и он лишь сделал пару шагов в сторону — подальше.
— Я вас прошу… умоляю… товарищ… — Судя по голосу, женщина была молодой и очень несчастной. Сергею внезапно стало жаль ту, которая плакала совсем рядом. Впрочем, ее собеседник, неизвестный ему товарищ Рыскуль, был явно в ином настроении:
— Я вам уже все сказал. Выбор за вами… И не смейте сюда приходить. Адрес вы знаете…
— Но… я не могу… Я лучше умру!
— Дело ваше. Умереть мы вам не дадим. Все, прощайте! Послезавтра я вам позвоню…
Вновь послышался плач и тихие удаляющиеся шаги. Тут наконец дверь канцелярии открылась, на пороге появился полковник из Столичного Управления, и Пустельга с облегчением шагнул вперед — Извини, старший лейтенант. Бумаги, черт их! — Полковник улыбнулся, Сергей улыбнулся в ответ и уже шагнул в открытую дверь, но, не удержавшись, посмотрел назад.
Из-за угла выходил невысокий полный мужчина с мясистыми отвисшими щеками и приплюснутым носом, на котором болталось пенсне. В руках он нес портфель большой, хорошей кожи. Вид у него был как у бюрократа средней руки с карикатуры в «Крокодиле», если бы не форма и звезды в петлицах. Товарищ Рыскуль оказался комиссаром госбезопасности третьего ранга. Сергей и полковник из Управления стали по стойке «смирно». Рыскуль быстро кивнул и поспешил дальше, думая в этот момент о чем-то другом. Может, о женщине, которая только что плакала? И Сергею стало почему-то не по себе.
Прощаясь с Михаилом, он не удержался и спросил о Рыскуле. Тот пожал плечами:
— Ну, Сергей! Как вы умудряетесь знакомиться с самыми паршивыми людьми?
— Я… я с ним незнаком, — смутился Пустельга. — Кто он?
— Заместитель начальника Столичного Управления. А если коротко — то редкая сволочь. Связываться не советую…
Дальнейшие расспросы отпали, и Пустельга вновь пожалел неизвестную ему женщину. Что-то в этом деле ему чрезвычайно не понравилось…
На премьеру Сергей надел свой единственный костюм, предварительно потратив часа два на приведение его в порядок. Брюки были выглажены на «отлично», пиджак вычищен, но Пустельга понимал, что публика, собравшаяся на премьеру, едва ли оценит его старания. Этот костюм он, сшил четыре года назад в Ташкенте. Рубашка была тоже старой, хотя и выстиранной до невиданной белизны. Сергей повязал узкий темный галстук, без всякого энтузиазма взглянул на себя в маленькое зеркальце и направился в театр.
Они встретились с Михаилом, как и договаривались, у входа. На старшем лейтенанте был новенький модный плащ, а когда верхняя одежда была сдана в раздевалку, Сергей лишь вздохнул: Ахилло оказался одет не в пример своему начальнику. В штатском Михаил смотрелся куда лучше, чем в привычной форме, и Пустельга подавил вспыхнувшую внезапно зависть…
Впрочем, дело не только в манере одеваться. Шумная публика, собравшаяся на премьеру, была совершенно незнакома Пустельге. Зато Ахилло чувствовал себя словно рыба в воде: раскланивался, пожимал руки, шутил и несколько раз знакомил Сергея с какими-то весьма представительными гражданами. Пустельга механически, по профессиональной привычке, запоминал фамилии, но радости это не доставляло. Здесь он был чужаком.
Очутившись в зале, Сергей с облегчением нашел пятый ряд и сел в кресло. Ахилло не спешил, беседуя с очередным знакомым. Наконец, когда до начала оставалось не больше трех минут, он присел рядом, держа в руках две программки.
— Вся Столица тут, — сообщил он довольным тоном. — Охрану заметили? Говорят, Ворошилов здесь. Он часто на премьеры ходит.
— А товарищ Сталин? ~ не удержался Сергей. Ахилло усмехнулся:
