доме.
— Я порядком переволновался, когда к ним заявилась полиция, — признался как-то маркиз. — Сначала хотели взять Мирта на улице, но тот долго не выходил, и услужливый Симоне послал офицера и двух солдат. Бог мой, сейчас меня просто бросает в дрожь при мысли, что могло там произойти при появлении полиции! Просто чудом обошлось.
— Кто этот Симоне? — поинтересовался капитан.
— Глава местного сыска, — улыбнулся да Эсти. — Поэтому я приказал не трогать никого из этих подлецов, пока мы не готовы разделаться с ними одним махом.
И все же Федор Андреевич не мог сидеть сложа руки и ждать: его натура требовала действия, поэтому он и устроился за столиком таверны. Ее хозяин громко именовал подаваемое в глиняных кружках темное вино «Марсалой», но, по мнению капитана, здесь из бочек наливали просто дешевенькое пойло, не имевшее ничего общего со знаменитым виноградным вином. Правда, цена соответствовала качеству.
Капитан разложил на столе папку с бумагами, карандаши и уголь, сделал несколько набросков живописной улочки и по просьбе хозяина нарисовал его портрет, чем снискал немалое уважение и вызвал взрыв бурной благодарности, когда отказался от платы. На третий день на него совершенно перестали обращать внимание: в глазах постоянных посетителей он превратился чуть ли не в предмет интерьера, как стойка из мореного дуба, треногие табуретки, широкая веранда, увитая плющом, и закопченный котел, подвешенный над очагом. Это как нельзя больше устраивало Кутергина. Он садился за столик на веранде, заказывал кружку вина и рисовал. Вскоре в его папке появился портрет сухощавого неулыбчивого светлоглазого человека, часто выходившего из дома над обрывом. Потом к нему добавился портрет курчавого толстяка лет сорока, и, наконец, капитан принялся за портрет южанина. Свои рисунки он показывал Лючии. Сухощавый человек не вызвал у нее никаких эмоций, однако девушка предположила, что это загадочный Мирадор. В толстяке она сразу узнала Бенито-Эммануэля, который вместе с погибшим Шарлем увез ее из монастыря Святой Терезии. Сегодня вечером Федор Андреевич надеялся показать ей итальянца.
Маркиз говорил, что генуэзские бандиты покинули похитителей и отказались помогать им в дальнейшем. Видимо, здесь немалую роль сыграл старый Пепе, невозмутимо посасывающий трубочку. Значит, южанин не входит в тайное сообщество генуэзских уголовников?
Тогда откуда он взялся и почему примкнул к французам? Лючия постоянно твердила: похитители — французы и между собой они общались исключительно на языке Вольтера и Дидро. Мирта-Роберта она вообще не видела — он появился вместе со слепым шейхом после побега девушки.
Капитан уже приметил, что из дома выходит только один из его обитателей, а остальные остаются караулить пленника. Пойдут ли они искать сообщника, если тот не вернется к назначенному сроку? Кто знает? Велик соблазн захватить того же Мирадора, Бенито-Эммануэля или южанина, но и риск неизмеримо велик! Оставшиеся могут прикончить Мансур-Халима и скрыться. Пока они еще надеются вызволить из крепости Мирта и улизнуть из Модены вместе с пленником, но с каждым днем эти надежды тают, как снег под солнцем, и тогда установившееся шаткое равновесие качнется в непредсказуемую сторону…
Ага, вон появился южанин с судками в руке. Коренастый, крепкий, он легко шел по улице с какой- то звериной грацией постоянно готового к прыжку хищника. Сейчас итальянец войдет в ресторан, возьмет заказанные блюда и вернется в дом. За это время Федор Андреевич должен постараться в основном закончить его портрет: позировать южанин, естественно, не собирался.
Неожиданно на рисунок упала тень, и капитан поднял голову. Около его столика остановился старик с неаккуратной шетиной на впалых щеках, покрытых сеткой склеротических морщинок. Красный нос и мокрые губы выдавали в нем горячего поклонника Бахуса — время близилось к обеду, а старик уже нетвердо стоял на ногах. Такое редко отмечалось среди завсегдатаев таверны. Обычно ее посетители знали меру, к тому же все они жили поблизости, а этого человека Федор Андреевич видел впервые.
— Он здорово похож на своего отца, — пробормотал старик, показав на незаконченный портрет.
— Вы его знаете? — заинтересовался русский и сделал знак хозяину подать еще пару кружек. Старик правильно расценил такой жест, как приглашение присесть за столик, и опустился на колченогий табурет.
— Его? — Слезящиеся глаза незнакомца проводили скрывшегося за углом южанина. — Я хорошо знал его отца: он был лодочником в Неаполе.
— О, так этот синьор неаполитанец?
— А ты француз? — Старик сделал добрый глоток из кружки и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Нет, я не француз и не австриец. Моя родина далеко на севере.
— Ненавижу французов, — пробормотал пьяница. Он допил кружку и тут же подвинул к себе вторую. — Насчет его отца можешь не сомневаться, память еще никогда не подводила старого Ренато. Я хорошо помню, как тут дрались русские с французами. Правда, я тогда был совсем мальчишкой.
«Наверное, ему не меньше семидесяти, — быстро прикинул Кутергин, — но откуда он знает отца южанина?»
— Одно время мы жили по соседству, — продолжал Ренато, как бы беседуя сам с собой. — Титто еще мальцом отличался дурным нравом, но сколько отец ни колотил его, так и не выбил дьявольские семена из сыночка.
— Вы тоже из Неаполя?
— Да, — с достоинством ответил Ренато. — Меня так и прозвали: Наполи, что значит неаполитанец. Я то покидал свой прекрасный город, то вновь возвращался, пока не уехал совсем. Почти как Титто.
— Титто? — Капитан сделал вид, что не понимает, о ком идет речь.
— Ну да, этот! — Старик ткнул в портрет пальцем. — Он там прилично насолил некоторым синьорам и почел за благо исчезнуть, но куда денешься в нашей маленькой стране? Дурак, они уже идут по его следу!
Он хрипло рассмеялся и одним махом осушил вторую кружку. Русский заказал еще и уважительно заметил:
— Вы многое повидали, синьор Ренато. Как же вы очутились здесь?
— А-а. — Пьяница небрежно отмахнулся. — Теперь мои исповеди интересны лишь досужим чудакам вроде вас, синьор иностранец. Даже Господь не призывает к себе, а ведь мне перевалило за восемьдесят. Попы слушают из вежливости и думают, как бы поскорее отделаться от старого пьянчуги, сыновьям и внукам не до меня, а у правнуков другие дела. В их возрасте значительно интереснее заглянуть под юбку к смазливом девчонке, чем слушать прадеда. Ты спрашивал, как я очутился здесь? Я бежал из Неаполя.
— Почему? Вынудили обстоятельства или искали лучшей доли?
— Обстоятельства? — Старик фыркнул и раскурил трубку. Он явно наслаждался вниманием собеседника и даровой выпивкой. — Вы что-нибудь слышали о тайных обществах, синьор иностранец?
— Естественно, — кивнул русский. Рассказ старика начал его занимать. Но как бы заставить хмельного болтуна повернуть ближе к таинственному Титто?
— Прекрасно! — Ренато важно кивнул. — Откройте глаза и смотрите, синьор! Перед вами один из прославленных моссадиери Ренато Наполи! В моем возрасте можно говорить правду, как перед лицом Создателя, поэтому я не боюсь признаться, что застрелил одного важного негодяя и покинул Неаполь навсегда. Тогда тут шла большая война, и мне сразу же нашлось местечко в рядах сражающихся.
— Вы имеете в виду войну с австрийцами? — осторожно уточнил капитан.
— Какие, к дьяволу, австрийцы! — Ренато сердито стукнул кружкой по столу, расплескивая вино. — Старый маркиз да Эсти сцепился с делла Скала. Чтобы меня не достали с юга, я должен был примкнуть к кому-то на севере. Моссадиери Скалы любили называть себя «Перламутровыми рыбами».
Федор Андреевич затаил дыхание: перед ним сидел живой свидетель давней вражды отца синьора Лоренцо с его могущественным противником. На чьей же стороне сражался старик? Конечно, многое в его рассказах просто выдумка и шелуха, вылетающая из щербатого рта вместе с винными парами, но где-то таилось и зерно истины.
