было узкое лицо, сильно выступающий нос, седые волосы; голос у него был сухой, произношение отчетливое, а его глаза так и искали на столах и под столами каких-либо признаков соблюдения порядка или, наоборот, его нарушения. Новое лицо сразу же было им замечено, а в классном журнале он увидел:
— Квини Кинг?
Квини встала:
— Да.
Мистер Тикок порылся в своей памяти:
— Почему это Квини Кинг? Я же знаю вас как…
— Квини Кинг, урожденная Халкетт.
Класс обрадовался, что урок был прерван. Втихомолку веселились на своих местах юноши и девушки.
— Квини Халкетт? Квини Халкетт! Вы имели у меня в пятом классе очень хорошую отметку по математике. Мне пришлось тогда в виде исключения взять один пятый класс по математике. Разве вы не ушли в художественную школу?
— Ушла.
— И отчего же вы теперь снова здесь?
— Я кончаю двенадцатый класс в нашей школе.
— Так. Я этого еще не знал. Квини Халкетт, почему же Кинг?
— Я вышла замуж.
— Вы… — Теперь покраснел старый учитель. — Ах, вы вышли замуж. Значит, миссис Кинг… — Казалось, мистер Тикок только теперь споткнулся на этом имени, — Кинг?
— Да.
— Но неужели породнились с… Нет, нет. — Мистер Тикок оставил эту тему разговора, спасаясь от усиленного внимания класса; он вспомнил об этом упрямейшем ученике, об этом воре…
Урок математики прошел успешно. Математика была одним из любимых предметов Квини. Здесь она была впереди своих соучеников. А у мистера Тикока ничто не ценилось так, как знание и точность; Квини очень скоро в значительной степени вернула себе его благосклонность.
Двенадцать тридцать. Обед. Школьники пошли в большую столовую и получили подносы, тарелки, столовые приборы, чтобы взять себе на выдаче суп, мясо, овощи, картофель и сладкое блюдо да еще стакан молока. Все по классам расселись за длинные чистые столы.
Класс Квини занял немного мест. Он состоял из пятнадцати учеников: пяти юношей и десяти девушек, им было от восемнадцати до двадцати лет. Среди пяти второгодников, которые все же хотели закончить двенадцатый класс — преодолеть двенадцатую ступеньку, были три юноши и две девушки.
Одна девушка особенно понравилась Квини. Ее звали Ивонна. Мать у нее была француженка, отец — индеец, и ее бранил Тикок, потому что она не решала математических задач. Квини прочитала ей во время еды маленькую лекцию по математике, и девушка получила от нее больше, чем от скучных Тикоковых объяснений. Квини благодаря этому заслужила дружбу брата Ивонны, который был на год моложе своей нежно любимой сестры.
— Квини, — сказал он, — всегда помогай Ивонне. Жаль, что ты не тут, в интернате. Ты не можешь остаться?
— Нет.
— Жаль. Тикок — комар.
— Неужели вам его не жалко?
— Он фальшивый.
— Ну, я не думаю. Он только объясняет непонятно.
— Фальшивый он. Вот, например, он спрашивает: как надо сказать: 5 плюс 12 равно 18 или 5 плюс 12 будет 18? Что бы ты ответила, Квини?
— Ни то, ни другое, а 17.
Ивонна захохотала.
— Вот, — сказал Луи, — вот так он всегда и делает. Всегда, как змея, которая жалит в пятку.
— Но, Луи, — запротестовала Квини, — это же только задачки на сообразительность. Нужно быть внимательным.
— У него — разумеется! Он коварный. Такой вопрос — это подлость.
Квини покачала головой.
— Вот миссис Холленд, о, это чудесная учительница, хотя она и строгая, — сказала Ивонна.
И снова все отправились на занятия.
На следующий день произошел характерный случай. Учитель Тикок не скрывал своей ярой антипатии к слабым ученикам. Он обратился к Ивонне с простейшим вопросом по истории, спросил, головы каких четырех президентов взирают на страну с высоты скал, из которых они вырублены. Ивонна чувствовала намерение учителя выставить ее на посмешище. Она не стала отвечать. Слова из нее было не выжать. Квини, которая сидела позади нее, попыталась шепотом подсказать ей:
— Вашингтон, Джефферсон, Линкольн, Рузвельт…
Но прежде чем Ивонна решилась что-нибудь повторить, мистер Тикок заметил нарушение порядка со стороны Квини.
— Миссис Кинг, ваша готовность помочь здесь неуместна. Не мешайте Ивонне прилежно работать и честно отвечать. Ничто не может нас сильнее ввести в заблуждение, чем доброе сердце, которое нарушает всеобщий закон человеческого поведения и этим приносит вред. В самом деле!
За обедом Ивонна и Луи снова сели справа и слева от Квини.
— Вот он каков! — сказал Луи. — Он всегда прав, и, несмотря на это, то, что он говорит и делает, всегда недостойно. Это делает его невыносимым.
— Трех я сама знаю, только вот Джефферсона всегда забываю, — призналась Ивонна. — Но когда Тикок смотрит на меня, язык просто не поворачивается. Я бы ему и имен великих индейских вождей не назвала, хотя я их очень хорошо знаю: Понтиак, Текумзе, ТачункаВитко, Татанка-Йотанка, Макпиалюта и Джеронимо.
— Тачунке-Витко теперь будет такой же памятник из камня, как и президентам.
— Только неизвестно, когда он еще будет готов. Но вот Тикок бы ему памятник не поставил.
— Я думаю, Тикок хочет добра, — защищала его Квини. — Он хочет, чтобы мы хорошо учились, и в его математике существуют правила, но нет сердца. Наверное, он поэтому так раздражает вас и делает все неловко.
— Неловко, да, и коварно. Ты знаешь историю с деньгами?
— Нет.
— Это случилось несколько лет назад. Он не любит индейцев…
— Я думаю, — осторожно перебила Квини, — он не любит плохих учеников, не интересуясь, почему у них неважные успехи.
— Но ты все-таки послушай меня! — запротестовал Луи, сверкая глазами. — Он не любит нас, индейцев. Он утверждает, что мы воры и что учителя не должны носить с собой в школу денег, чтобы не вводить нас в искушение.
— Кому он это говорил?
— Он это говорил. Об этом все знают.
— Разговоры не доказательство, Луи.
— Я тебе сейчас же докажу, что говорю. Он решил попробовать и оставил в учительском столе пятьдесят долларов. Он хотел проверить, верно ли индейцы…
— Этому я не верю.
— Но это так.
— Нет, я в это в самом деле не верю. Он, конечно, просто забыл деньги.
— Он и забыл!!!
— Наверняка забыл. Он думает о своей математике, о своей истории и о порядке в классе.
— А о своих вещах — нет?!
