даже пожалела бы эту безголовую идиотку!
В поле зрения появилась вторая участница разговора. Длинные черные волосы Тинары, обычно убранные под красный платок невесты, ниспадали спутанными патлами, наполовину занавешивая лицо. Фигура согбенная — будто она больше привыкла перемещаться на четвереньках, чем на своих двоих. Из длинных рукавов выглядывали концы острых когтей.
— Еда пришла в себя,— улыбнулась окровавленными губами Жиз Тарнык, посмотрев жутким немигающим взглядом прямо мне в глаза.— Не звали, сама пришла! Мое, значит!
Раз мое бодрствующее состояние больше не являлось тайной, я постаралась привести себя в более выгодное положение. Вышло с третьей попытки. Обзор значительно улучшился. Юрта невесты вождя «порадовала» еще одним сюрпризом: на лежанке обнаружился труп, кое-как прикрытый кошмой. Судя по запаху и состоянию выглядывающих конечностей, лежал он здесь с прошлой ночи. Наверное, это та склочная тетка, родственница Тинары.
«Вот почему утром не нашли новых жертв...» Девочка бросила на меня через плечо быстрый затравленный взгляд. Я поняла, что последнее утверждение произнесла вслух.
Ты обещала, что больше никого не тронешь, если я помогу тебе! — всхлипнула Фаша.
Уговор был только на охоту! Еда сама пришла! Сама! Мое, значит! Есть! Есть! Есть!
Фашана уязвленно подскочила на ноги.
—Я тебе приказываю!
Существо, некогда бывшее Тинарой, оскалило два ряда острых, как иглы, зубов.
— Приказывать? Жиз Тарнык?! — Казалось, чудовище позабавил этот факт. Когти пробежались по осевому столбу, снимая с него тонкую стружку.— Глупый человеческий детеныш! Думаешь, если вызвала, то и указывать можешь?
Медный Коготь глумливо захихикала, крадучись, без спешки подбираясь ко мне. Я настороженно следила за ее приближением. Спокойно, без ужаса, стараясь здраво оценить свои силы.
«Так, что имеем? Неотразимая отброшена к противоположной стене. Тело повинуется, но еще с трудом. Вся надежда на Силу и «заговаривание зубов». Хотя вряд ли последний прием сработает с голодной нечистью».
Все-таки этот Мир, несмотря на все мое сопротивление, исподволь изменял меня. Да, я могла бояться чего-то неведомого, дрожать от страха перед неизвестным, робеть при виде непонятного. Но как только опасность возникала передо мной, как говорится, во всей красе, волнение отступало. Когда исчезала таинственность, очередная пугающая до дрожи в коленках жуть превращалась во всего лишь неприглядную повседневность.
— Жиз Тарнык исполнила желание Вызвавшей, избавилась от самки. Вызвавшая дала Жиз Тарнык хорошее тело. Взамен Жиз Тарнык посулила не охотиться больше на сородичей Вызвавшей. Еда — не сородич, сама пришла! Сама!
Терпение и выдержка нечисти были на исходе. Жиз Тарнык, с мерзким скрипом точа когти друг о друга, не отрывала от меня голодного взгляда. Раскосыми черными глазами сейчас смотрел на меня неутолимый голод — спорить бесполезно, а то и чревато. Впрочем, время споров давно миновало — поздно было уже тогда, когда разбалованная малолетняя дура задумала воззвать к хмарной нечисти. Я хладнокровно сосредотачивала Силу для отбрасывающего удара, на глазок прикидывая его вектор.
Устав обсуждать очевидные для нее вещи, Медный Коготь метнулась к законной добыче, то есть ко мне.
— Нет, не тронь ее! — выкрикнула Фашана, бросаясь наперерез чудовищу. Ч-черт! Ну какая же она дура! Правой рукой Жиз Тарнык машинально попыталась отбросить дочь вождя со своего пути. С влажным хрустом пять когтей врезались в худенькое тело девочки. Мне были видны их острые окровавленные кончики, вспоровшие халат на спине. Предсмертный крик Фашаны захлебнулся кровью. Чудовище постаралось стряхнуть тело, да только в нем увязли и когти второй руки. С Жиз Тарнык начало твориться странное: с закладывающим уши воем нечисть, спаянная собственными когтями с уже мертвой девочкой, каталась по полу. Из носа и рта чудовища извергалась лазурно-синяя пена пополам с хлопьями. Я отползла подальше, за сундук, дожидаясь окончания агонии.
На первых порах жизни вызываемого и вызывающего очень тесно спаяны. Как готовое вскоре появиться на свет дитя связано пуповиной с матерью. Если погибнет ребенок, женщину, скорее всего, спасут. А вот если наоборот — плоду почти наверняка не выжить.
Вскоре Жиз Тарнык ненадолго застыла. До треска прогнулась в хребте и окончательно затихла. Личико Тинары разгладилось, возвращая себе былую девичью прелесть. Мертвые глаза покинула бездонная чернота.
Последними втянулись обратно в пальцы страшные медные когти.
Ой, кажется, меня сейчас вырвет...
Шаманка суетилась вокруг сундуков, вороша и раскидывая утварь, которую мы днем еле-еле туда запихнули. Старуха Апаш молча слушала, как я сбивчиво, то и дело отвлекаясь, чтобы унять клацанье зубов, рассказывала о произошедшем. Проклятая дрожь во всем теле никак не унималась — больше всего раздражали трясущиеся руки, неспособные даже без посторонней помощи удержать пиалу.
Кирина отпаивала меня горячим чаем, а Эона, укутав одеялом, обнимала за плечи. Как я добрела до нашей юрты, перебудила, а заодно и перепугала ее обитателей — вспоминалось смутно. Идти на самом деле было всего ничего. Со смертью Жиз Тарнык ночь точно ожила. Задышала. Зашлась чуть истеричным лаем собак.
Слез по Фашане у меня почему-то не нашлось. Совсем. Была брезгливость. Жалость? Немного. Преобладала злость. Злость на тех, кто воспитал чудовище похлеще Жиз Тарнык. Да еще на себя — ведь мне тоже было проще закрыть глаза на чудачества девочки.
—Уходить вам надо,— изрекла старуха, стоило мне замолчать.
Я тупо на нее посмотрела:
— Зачем уходить? Ведь я ни в чем не виновата. Апаш потрясла извлеченным из сундука одеялом.
Уходить-уходить. Быстро. Я помогу. И тех, кто вослед соберется, придержу. Мудр Талеген, да отцовская любовь не разуменьем сильна...
Но, достопочтенная Апаш, вы же скажете вождю правду! — поддержала меня Эона, ободряюще сжав мое подрагивающее плечо.— Разве нам есть чего опасаться?
Неранка забрала у меня из рук пустую пиалу.
—Ох и дуры вы, девки,— ответила за шаманку Кирина.— Кто ж сейчас с правыми и виноватыми разбираться будет? Привяжут Рель к двум коням — да поскачут в разные стороны. Да и нас за компанию, чтобы тосковать не вздумали. Или мстить...
Да уж. В юрте осталось три тела, два из которых дочь и невеста вождя. А я в чужой крови чуть ли не по уши. Разорвут конями под горячую руку, а извиняться потом перед растерзанным трупом будут. Если вообще будут.
Скверная перспектива. Определенно не радужная.
— Не сиди сиднем, дочка! — Шаманка стукнула клюкой о ведро с водой. От громкого звука я испуганно вздрогнула.— Собирайся живей!
И почему, только стоит мне расслабиться, привыкнуть к спокойной, размеренной жизни, как тут же образуется ситуация, требующая панического бегства?
Старая Апаш и правда помогла. Собрала в дорогу кое-чего поесть и привела трех низкорослых степных лошадок. Дорога на перевал убегала в противоположную сторону от той, что вела к предгорным пастбищам, и это нам было только на руку. Хотя какие там, в Дарстане, дороги, скорее, намеки на них! Не зря кочевники говорят: «Нет дорог в бескрайней степи, есть лишь направления».
Ехать нам предстояло еще дня два. Первый мы постоянно оглядывались, то и дело ожидая увидеть позади улюлюкающую толпу кочевников. Однако клановая шаманка подсобила и в этом — горизонт за нами оставался чист.
Но чувство тревоги, какой-то надвигающейся катастрофы не оставляло. Точно вот-вот произойдет нечто такое, что нарушит хрупкое, почти болезненное равновесие, оборвутся ниточки моего подвешенного состояния...
В ту тревожную ночь мне приснилась Бабуля. Вернее, привиделась в полудреме, так как назвать сном состояние на грани бодрствования было, увы, нельзя.
Ветерок легонько перебирает кухонные занавески в цветочек. Бабуля курит, стоя у распахнутого настежь окна. Огонек ее папиросы прожигает сгущающиеся сумерки. Там, за окном, теплый летний вечер, гомонящий детскими голосами двор, далекая музыка, урчание стоящего у подъезда автомобиля и нахальные гудки его клаксона. Там, за окном, жизнь, а здесь...
Вернулась? — не поворачиваясь ко мне, роняет Бабуля.— Долго что-то. Я уж беспокоиться начала, где ты потерялась.
Потерялась, — тихо повторяю я, не в силах отвести взгляд от тлеющего кончика папиросы.— Я потерялась.
Бабуля отворачивается от окна, чтобы строго посмотреть на меня и заметить:
—Если ты не хочешь узнать, где находишься, значит, ты не потерялась.
Под утро второго дня ударил первый морозец. Хороший такой, пробирающий даже через стеганые войлочные халаты, заставляющий бодрее переставлять ноги в сапогах из толстой овчины. Тонкий ледок хрустел под копытами навьюченных лошадей. Под покровом из омертвевшей травы раскисшая от продолжительного дождя земля застыла щербатым монолитом, твердости которого позавидовал бы гранит. Решив поберечь животных, мы спешились и повели их за собой в поводу. Шли молча, пряча лица от студеного степного ветра за поднятыми воротниками, прикрываясь отворотами башлыков.
Рассветало быстро. Проявившиеся вдалеке из отступившего предрассветного сумрака две конные фигуры не вызывали особого беспокойства. Степняки мало того что ехали нам навстречу со стороны Разделяющих гор, а не покинутого становища, так еще и неспешно, если не сказать — вальяжно. Завидев нас, они тоже не ударились в панику: помахали приветственно хвостатыми шапками и продолжили свой путь, с нашим никак не пересекающийся. Кони шли все тем же медленным осторожным шагом, а всадники то и дело прикладывались к баклажкам и перебрасывались фразами, расслышать которые, дело понятное, отсюда было нельзя.
Встречи в степи — редкость. В другое время кочевники обязательно бы подъехали и завели неспешный разговор (часа на два, а то и больше) с обстоятельным выспрашиванием последних новостей и распитием кумыса. Но зимой степным кланам не до распрей и праздных бесед — всегда дела поважней найдутся.
Можно было вздохнуть с облегчением, но меня заинтересовала фигура, бредущая на аркане вслед за степняками. Приложив руку ко лбу козырьком, я пригляделась.
Длинную юбку и меховую накидку нещадно трепал ветер. Девица, надо же!
Справная девушка, плечистая, ростом поболе Веарьяна Илиша будет — а такую дылду, как он, между прочим, еще поискать надобно.
