севера, где шли бои.
Собрание снова не поддержало энтузиастку. Молодая женщина, удивительно хорошенькая, но легкомысленная, и явно слегка тронувшаяся на почве альтруизма, сказала, что может взять к себе в дом не меньше двадцати беженцев.
Кто-то встал и сказал, что она такая плохая хозяйка, что даже собственные дети разбрелись от нее по другим родственникам.
Еще кто-то напомнил ей, что она настолько рассеянная, что ее собака подохла бы с голоду, если бы не соседи, и к тому же она три раза случайно устраивала пожар в собственном доме.
Может показаться, что люди на этом собрании проявили жестокость. Но они все звали ее «Кузина Грейс» или «Сестрица Грейс» — в зависимости от степени родства. Она и мне приходилась кузиной, разумеется. Она была Нарцисс-13.
Более того: она представляла опасность только для самой себя, так что никто на нее особенно не сердился. Детишки ее, как мне сказали, разбредались в более благополучные дома, едва научившись ходить. Да уж, это было одно из самых больших достоинств нашего с Элизой изобретения: детишкам было куда уйти, у них был богатейший выбор домов и родителей.
Кузина Грейс, со своей стороны, выслушала все нелестные замечания в свой адрес, как будто они были для нее в новинку, хотя она их и не думала оспаривать. Она не выбежала из залы, захлебываясь от слез. Она осталась до конца собрания, соблюдая «Распорядок Роберта», была очень внимательна и слушала с большим интересом.
По одному вопросу, в разделе «Новые поступления», кузина Грейс высказала предложение, чтобы каждого Нарцисса, сражавшегося на стороне пиратов с Великих Озер или Герцога Оклахомского, лишили прав и выгнали из семьи.
Это предложение никто не поддержал.
А маленькая девочка, председательствовавшая на собрании, сказала ей:
— Кузина Грейс, вы знаете не хуже других, как у нас говорят: «Кто Нарциссом родился, тот Нарциссом и умрет».
ГЛАВА 47
Наконец настала моя очередь говорить.
— Братья, сестры, кузены и кузины, — сказал я, — ваша нация превратилась в пустой звук. Как вы сами видите, ваш Президент тоже стал тенью собственной прежней тени. Перед вами всего лишь ваш старенький, немощный кузен Уилбур.
— Ты был Президент что надо, братец Билли, — крикнул кто-то из задних рядов.
— Я был бы счастлив подарить своей стране мир, как подарил вам всем братьев и сестер, — продолжал я. — Но мира нет, к моему глубокому прискорбию. Мы его обретаем. Потом мы его теряем. Опыт обретаем. И снова теряем. По крайней мере, надо благодарить Бога за то, что машины решили больше не воевать. Теперь воюют одни люди.
— И благодарение Богу, что теперь уже невозможно такое дело, как битвы между чужаками. Мне безразлично, кто с кем сражается, — у каждого будут родственники в войсках противника.
Присутствующие на собрании были не только Нарциссами — в подавляющем большинстве это были искатели Похищенного Иисуса. Довольно неблагодарная аудитория, как я убедился. Что бы я им ни говорил, они беспрерывно вертели головами то туда, то сюда, надеясь увидеть Иисуса хоть мельком.
Но все же моя речь, кажется, до них доходила — они аплодировали или разражались одобрительными криками в подходящих местах. Так что я продолжал.
— Из-за того, что мы — просто разные семьи, а не целый народ, — сказал я, — нам стало гораздо легче в условиях войны быть милосердными или быть объектом милосердия.
Я только что наблюдал битву далеко на севере от ваших мест, в районе озера Максинкукки. Там были и лошади, и пики, и винтовки и ножи, и пистолеты, даже пушка, а может, две. Я видел, как погибли несколько человек. Но я видел, как множество людей обнимаются, и, судя по всему, очень многие дезертировали или сдавались на милость победителя.
Вот какие новости я могу принести вам с поля битвы у озера Максинкукки:
— Никакая это не бойня.
ГЛАВА 48
Когда я был в Индианаполисе, я получил по радио приглашение от Короля Мичигана. Тон был поистине наполеоновский. В приглашении говорилось, что Король будет рад «дать аудиенцию Президенту Соединенных Штатов в своей летней резиденции на озере Максинкукки».
Еще там было сказано, что Король дал распоряжение часовым пропустить меня беспрепятственно. Сообщалось, что битва окончена. «Победа за нами», — говорилось в радиограмме.
И мы с моим пилотом полетели туда.
Моего верного слугу, Карлоса Нарцисс-11 Виллавиченцио, мы оставили доживать последние годы среди бесчисленных родственников.
— Будь счастлив, брат Карлос, — сказал я ему.
— Наконец-то я дома, мистер Президент, брат мой, — сказал он. — Благодарю вас, благодарю Бога за все. Конец одиночеству!
В прежние времена мою встречу с Королем Мичигана назвали бы «историческим событием». Было бы не продохнуть от камер, микрофонов, репортеров. А у Короля Мичигана на этот случай имелись писцы, которых он называл своими «скрибами».
Он с полным правом назвал людей с блокнотами и ручками этим древнеегипетским словом. Большинство его солдат едва умели читать, а писали и того хуже.
Капитан О'Хейр и я приземлились на стриженом газоне перед Летним дворцом Короля, который раньше принадлежал военной академии. Солдаты, чем-то провинившиеся в недавней битве, стояли на коленях по всему газону под охраной военной полиции. Они подстригали траву — кто штыком, кто карманным ножом, кто ножницами — отбывали наказание.
Капитан О'Хейр и я проследовали во дворец между двумя рядами солдат. Это было что-то вроде почетного караула, я полагаю. В руках у каждого развевалось знамя, на котором был вышит символ его искусственной расширенной семьи — яблоко, крокодил, химический знак лития и тому подобное.
«Какая же это избитая историческая ситуация!» — подумал я. Если не считать сражений, история всех народов сводилась к одному: потерявший всякую власть старый шут, накачанный лекарствами и более или менее любимый в далеком прошлом, является приложиться к сапогам молодого психопата.
Меня разобрал смех, но я посмеялся про себя.
Меня одного провели в личные апартаменты Короля. Это была громадная зала — должно быть, там военная академия устраивала танцы. Теперь там стояла только раскладушка, длинный стол, заваленный картами, и штабель складных стульев у стены — спартанская обстановка.
