она тем самым переложила на последующие поколения страдания, которые называла голосом своего аутентичного «я». Под влиянием родительской психодинамики Яффа стала предрасположенной к появлению системы ложного «я». Эта система создала прекрасную ловушку, и эта великолепная ловушка, состоявшая в частичном онемении и неполном осознании, смогла стать удобным, благодушным и в какой-то степени обновленным буржуазным домом. У мусульман существует изречение: «Ребенок - тайна с момента рождения». Аутентичное «я» девочки отвергало этот соблазнительный дом, ощущая в нем ужасную боль, которая становилась нестерпимой. Яффе следовало из него уйти, так как она знала точно: остаться - значит умереть. Бессознательная борьба с родителями привела ее в плен, и, поскольку тех это вполне устраивало, она должна была оставаться в плену в качестве трофея после их развода.
Присущая беде неизбежность - тайна, доступная далеко не каждому. Когда беда стучится к нам в дверь, лишь очень немногие из нас могут отреагировать на нее творчески: сделать выбор в пользу беды, чтобы тем самым разрушить ее неизбежность'.
История, изложенная ниже, - это история Яффы об отвержении беды через отказ от ее неизбежности. Присутствующее в этом процессе божество Юнг назвал Самостью, считая ее по своей сути сходной с образом Бога - живущим в душе божественным провидением. Бог непознаваем по своей сути, и мы можем познать лишь плоды его творческого влияния на нас, как внешнего, так и внутреннего. Вместе с тем эти внутренние плоды находятся под его влиянием в силу самой их природы, обусловленной процессом творения. Таким образом, существует синхронная связь между внутренним и внешним. Поскольку эта связь акаузальна (не является причинно-следственной), она непознаваема, хотя квантовая физика и принцип неопределенности могут подвести нас несколько ближе к пониманию происходящего.
Однако Яффа не желает слушать никаких объяснений. Единственное, на что она уповала, - это на веру, которая, в моем понимании, является даром, и этим даром наделен далеко не каждый. Не имеющие се не рискнут попытаться совершить то, что совершила она. Мне встречались люди, не способные принять жизнь как дар. Яффа считала свою жизнь драгоценной и шла по ней, обладая огромной энергией воображения. И хотя эта энергия, особенно в сновидениях, постоянно вызывала у нее ощущения невероятного ужаса, ей удавалось найти в этом ужасе немалую долю бодрости, узнавая свой аутентичный голос и дух. Она знала, что обретала свое избавление в аутентичном «я».
«Маленькая папочкина принцесса» была любимицей своего отца. Облагодетельствованная его любовью, она, вероятно, в то же время была околдована ею. Ей было уготовано место на троне в силу того положения, которое она занимала в родословной своего отца, недосягаемом для многих других принцесс. Ее трон был изваян изо льда, не имеющего ничего общего с заботливым теплом Матери-Земли.
В реальной жизни поведение «папиной дочки» определялось ее желанием попробовать обойтись без папы; при этом отношение к матери было совершенно иное. Отец всегда был лелеющими ее папой и мамой, вместе взятыми. Почему этого никогда не случалось с се братом? Решив пойти на анализ, она почти всегда настойчиво искала аналитика-мужчину, так как уважала мужчин больше женщин, и в присутствии мужчины становилась более активной энергетически. Она могла случайно увидеть во сне мать, скрывающуюся в потайной комнате, но ее собственная земная энергия была настолько далеко от сознания, что редко находила в снах свое проявление.
Более того, ее попытки освобождения из отцовского замка были столь настойчивы и столь искусны, что вся ее энергия концентрировалась на ожидаемом принце-освободителе. Слишком часто аналитик становился этим принцем, чей замок навевал на нее не менее дурное предчувствие, чем королевский. Иногда, не принимая специальных мер предосторожности, аналитик мог использовать свои зачарованные владения по причинам, по его мнению, лично к нему не относящимся. Случайные сны могли ей сказать, в чем ее основная беда, а значит, ей необходимо спуститься вниз и вычистить болотную грязь.
Оставаясь последовательной, ей следовало выбрать женщину-аналитика, на которой бы копстеллировался материнский комплекс. Затем ей следовало обратиться к более глубокой проблеме: отсутствию основы ее женской идентичности, кроме потоков извержения лавы. Отсутствовала любящая мать, вынашивающая девять месяцев ребенка в теплой темной утробе. Эта мать могла ее переубедить или обрадоваться ее появлению в жизни. Вместо этого ее чрево было наполнено страхом и ужасом, порожденным извержением Везувия; ее рождение было борьбой, ее земное существование - сомнительным даром.
Мать, не способная обрадоваться появлению на свет дочери, лишает ее основы бытия. Точно так же мать матери, то есть бабушка, по всей вероятности, была лишена корней, соединяющих с землей женское тело. Независимо от причины инстинктивная жизнь оказалась для нее недоступной, и она, лишенная женской энергии, относилась к своему дому, как к себе - со всеми этими «следует», «необходимо» и «должно», присущими властной воле. Жизнь питалась не из реки любви, а из силы воли, требующей совершенства, причем совершенства незыблемого и вечного. В таком случае отец может быть не королем, а наследным принцем, и тогда отец и дочь бессознательно объединяются против деспотичной королевы - матери-патриарха.
Именно в такой семье родилась Яффа. В свои двадцать с небольшим лет она осознала себя глубоко несчастной. В противоположность многочисленным «папиным дочкам», выбирающим себе аналитика-мужчину со словами: «Я знаю, что в него влюблюсь», она пошла к женщине-аналитику, зная, что нуждается в женщине. Более пяти лет она проходила анализ и работала со своим телом. Вместе с ней мы из сотен сновидений выбрали пять, послуживших на се пути вехами от положения жертвы до обретения свободы. Эти сны иллюстрируют трансформацию, которая всегда совершается на архетипическом уровне. Только на такой глубине происходит настоящее исцеление. Именно там эго защищает бесконечная мудрость Самости, постепенно разрывая вуаль иллюзии в процессе обретения эго способности к ассимиляции истины. Она ежедневно раскачивает энергии зрелой маскулинности и женственности и приводит их в равновесие, тем самым постоянно обеспечивая их внутреннее согласованное взаимодействие. Хотя ее образы сначала могут показаться крайностями, именно они составляют язык бессознательного, язык сказок и мифов.
В деревне, где жила мать Яффы, ее уважали за то, что она была современной культурной женщиной, ответственной и хорошей матерью. По отношению к своей дочери она была злющей ведьмой. Отец Яффы был художником, чьи «уникальные руки никогда не держали молотка». Его мягкость создавала вокруг пространство, полное любви и чувственности, которое, разумеется, притягивало дочь. Она наслаждалась культурным наследием, которым он ее одарил. Мать Яффы тоже была художницей, не привносившей в повседневную жизнь утонченности, которую может дать любовь к прекрасному, если, конечно, за этой красотой не скрывается деспот.
«Я вижу свою мать, одетую как-то зловеще, - говорит Яффа. - Она налегает на кухонный стол, и ее огромные груди вываливаются из платья. Она опускается на стул и заправляет их обратно. Ее полные щеки висят, как у хомяка. Она всегда что-то говорит, говорит… или свистит. Она съедает две трети того, что приносит, оставляя одну треть сестре и мне. Кажется, она меня вот-вот съест.
В шестнадцать лет я больше не могла там оставаться. Я не могла есть. Во мне ни на что не хватало места. Я закрылась и больше не раскрывалась. Была готова взорваться. Я стала есть только сухой хлеб. Стала курить и уходила из школы, чтобы выпить мартини. Я просто хотела умереть. Я испытывала желание оставаться бессознательной настолько, насколько это возможно, лишь бы просто выжить. Однажды я не смогла встать. Я не могла понять, почему врач сказал, что нет ничего страшного. Потом я узнала, что мать ему сказала, что я только симулировала болезнь и наелась мела. Навязчивая привычка жевать и пить осталась со мной даже сейчас, когда я испытываю тревогу».
Во время второй мировой войны мать Яффы жила в Европе. Подобно большинству людей, прошедших через войну, она никогда не высказывала вслух своих переживаний. Она хотела их забыть. Хотя Яффа редко слышала рассказы о войне, ее бессознательное улавливало жестокость и оторванность от мира, которые испытывала мать. Оторванность от мира - это и есть жестокость в самой утонченной форме. И то и другое нашло свое проявление в сновидениях.
За два года до начала анализа Яффе приснился кошмар, в котором дикие псы терзали ее конечности. Далее последует главный сон из серии сновидений, в которых она оказывается лишенной своего тела.
«Руку или ногу?» - спрашивают бестелесные голоса.
