– Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из галереи Гиша.
У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердца и утробы у ее собеседника еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать «симпатичная»? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы родственникам в письме: «Ничего, вполне пристойная могилка».
– Конечно! – сказала Джейн. – Вы работаете у Леонарда Гиша. Садитесь, пожалуйста,
Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась. Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в ожидании этой улыбки, не пропала даром.
Джейн недоуменно спросила:
– Как же вы поняли, что это я?
– Узнал ваш голос.
– Узнали голос? – удивилась Джейн. – После пяти слов по телефону?
– Достало бы и одного, – сказал Билл. Он уже переборол первое смущение, и к нему вернулась всегдашняя обходительность. – Это чудный, удивительный голос, единственный в своем роде, незабываемый, журчащий, как лесной ручей, полный музыки сфер. Когда вы попросили этого мальчика прислать вам метрдотеля, мне послышались серебряные колокольчики над морем сумрачным в стране забвенной.
– Простите, где?
– В стране забвенной. Это не я. Китс.
– Вот как. Здорово, правда?
– Да уж куда лучше.
Джейн внезапно оробела. Обычно она держала пылких юнцов на безопасном расстоянии, и забеспокоилась, не пора ли прибегнуть к этой тактике. Многие молодые люди говорили ей комплименты, но никогда – с такой лихорадочной страстностью. Вроде бы, этот человек говорит прямо от сердца. И какой начитанный! Китс, все-таки. Но тут ей вспомнилось другое словцо дяди Джорджа. «Когда тебе начинают читать стихи, – предупреждал он, – держи ухо востро».
Смутило ее то, что ей совсем не хотелось как бы то ни было держать ухо. Ее тянуло к человеку, так внезапно ворвавшемуся в ее жизнь и уже несколько минут смотревшего на нее с нескрываемым восторгом мальчишки, перед которым поставили полную миску мороженного. Ей нравились его глаза, на удивление дружеские и честные. Ей нравилось в нем все… и гораздо сильнее, упрекала совесть, чем приличествует невесте. Невесте, напоминала совесть, положено так замирать лишь в присутствии жениха. То, что этот рыжий человек, которого она видом не видывала пять минут назад, вызывает у нее такое чувство, будто она парит в розовом облаке, решительно никуда не годится, замечала совесть в своем неприятном тоне.
Сознавая, что совесть права, эмоциональный накал разговора следует остудить, Джейн обратилась к более безопасной теме.
– Вы едете сегодня в Шипли-холл смотреть дядины картины? – сказала она. – Завидую вам. Там очень хорошо, особенно весной. Я так по нему скучаю.
– Вы давно там не были?
– Много лет.
– Вы бывали там в детстве?
– Да, я там жила.
Билл восторженно зажмурился.
– Как чудесно будет увидеть комнаты и уголки, по которым вы бродили! – произнес он. – Я буду чувствовать себя на святой земле.
Джейн поняла, что эта тема не такая уж безопасная, и решила испробовать другую.
– Что-то метрдотель не идет, – сказала она.
Билл собирался говорить много и долго. Он сморгнул, как будто выскочил на улицу и с разгону впечатался в фонарный столб. Нет, какие метрдотели?! Но что поделаешь… Значит, так тому и быть.
– Ах да, вы хотите его видеть!
– Ни капельки, но, к сожалению, должна.
– Что случилось?
– Я не могу заплатить по счету.
– Потеряли кошелек?
– Кошелек при мне, но в нем ничего нет. Хотите выслушать мою скорбную повесть?
– Я весь внимание.
– Мой дядя пригласил меня выпить кофе…
– У Нэнси Митфорд[20] говорят «кофею», но продолжайте.
– Мы договорились, что он заглянет в клуб, а в час мы встретимся у ресторана и вместе выпьем кофею за его счет. Когда в половине второго он не появился, я не выдержала. Зашла и сама заказала.
– Не обращая внимания на цены в правом столбце?
– Решительно. Я думала, все уладится, когда он придет, а он так и не пришел. Я знаю, что случилось. Он заговорился с ребятами, как он их называет, и забыл про меня.
– Рассеянный?
– Не то чтобы рассеянный, скорее увлекающийся. Вероятно, обсуждает сейчас апостольское преемство в абиссинской церкви. А может, рассказывает, почему борзые называются борзыми. Прочел вчера в газете и очень взволновался.
– А почему?
– Потому что они очень борзо бегают. И знаете, за кем? За барсуками.
– Я думал, они бегают за электрическим зайцем.
– Это когда не могут раздобыть барсука. Ладно, как бы они ни проводили время, факт остается фактом. У меня нет ни пенни. Вернее, ни двух фунтов пяти.
– Думаете, вы настолько наели?
– Примерно. Я немножко дала себе волю…
– И правильно сделали. Жалок, кто не веселился, а молодость дается лишь однажды, частенько говорю я. Тогда все замечательно. Два фунта пять шиллингов у меня найдутся.
– У вас? Но вы же не можете заплатить за мой кофе.
– Конечно я могу заплатить за ваш кофий. Кто мне помешает?
– Только не я. Вы спасли мне жизнь.
Перед ними материализовалась дородная фигура метрдотеля. Билл взглянул на него свысока.
– L'addition, (счет (фр.)) – сказал он величественно.
Джейн почтительно выдохнула.
– Еще и по-французски! – сказала она.
– Как-то само вышло.
– Вы говорите свободно?
– Очень, оба слова, которые знаю. Это «L'addition» и, разумеется, «O-la-la!»
– Я и столько не помню, а ведь у меня была гувернантка-француженка. Где вы учили язык?
– В Париже, когда изучал живопись.
– А, вот почему вы не причесываетесь.
– Виноват?
– Я хотела сказать, потому что вы художник.
– Я не художник. Моя душа принадлежит папаше Гишу.
– Какая жалость!
– Ну, это совсем не так плохо. Гиш мне нравится. Что он обо мне думает, не скажу. Иногда я угадываю в его манере легкое раздражение.
– Как вышло, что вы этим занялись?
– Долгая история, но, думаю, ее можно рассказать коротко. Солдатом во время войны я довольно