— Мне тоже паршиво — не ты один такой нежный. И вообще — может, хватит с тебя приключений? Сидел бы дома…
Вооруженный постовой на перекрестке уже начал подозрительно поглядывать в нашу сторону. Я взял Себастиана под локоть — он даже не попытался отстраниться — и потащился с ним вниз по улице, по направлению к парку… Себастиан нервно хлопал крыльями, распугивая многочисленных голубей.
— Я слушаю.
Ну что ему надо от меня, в самом деле?
— Не злись так, Лесь, — попросил Себастиан, — пожалуйста…
Асфальт блестел, словно его долго и тщательно отмывали от крови, купы каштанов отражались в нем вниз головой.
— Пошли, а то мусор смотрит.
— Мусор? — удивился Себастиан. — Ах да…
— Сейчас все всех будут подозревать. Так что ты хотел сказать?
Себастиан поглядел на меня своими сплошь черными глазами, которые то и дело подергивались мутной пленкой третьего века.
— Лесь, — Себастиан неловко посмотрел на меня, — это не может быть Адам?
— Это может быть кто угодно… — Я остановился и в свою очередь уставился на него. — Погоди. Почему ты так думаешь?
— Он нас ненавидит.
Я вздохнул.
— Себастиан, вас ведь ненавидят очень многие… но далеко не все из-за этого пойдут на то, чтобы взорвать самый людный в Городе торговый центр. Ну, при чем тут Шевчук, скажи на милость?
— Он… занимается чем-то… нелицензионным… Я видел, как он прятал… какое-то оборудование…
— Какое?
— Не знаю, Лесь. Оно было завернуто — упаковано. Он его у Бучко держал… наверху… потом унес. Он меня… — Себастиан вновь уставился на меня своими глазищами и с трудом произнес: — Я и сам принес ему… он просил… Горелку бунзеновскую… охладитель… Тогда получается, если это он, я тоже виноват. Ты понимаешь?
— Погоди… Он сказал, для чего ему все это?
— Сказал. Что с лекарствами плохо. Поставки урезают. В роддомах сепсис. Что он сам. Пытается.
— Может, оно и так. — Я покачал головой. — Послушай, Себастиан… Ты вообще где учишься?
— На философском, — машинально ответил он, — на первом курсе… только какое…
— Для того, чтобы сделать бомбу, вовсе не нужен охладитель. Нужна взрывчатка. Ты же не доставал ему взрывчатку.
— Нет… но… А он сам — не мог?
Все мы в институте проходили фармакологию. Неорганическую химию, впрочем, тоже проходили.
— Кому теперь верить, Лесь? — безнадежно произнес Себастиан. — Я ведь хотел, как лучше. Хотел помочь — чтобы люди… без ограничений… чтобы их способности раскрылись! Это же несправедливо — только потому, что мы первые…
Да, подумал я, несправедливо… Сначала вытеснили нас с Дальнего Востока, пастбища все перепахали под плантации корнеплодов, рисовые поля осушили, а потом, когда целые племена, оголодавшие, обездоленные, стронулись с места и хлынули в Европу, явились такими спасителями… Спустились с неба на своих аэростатах… Понятно, как их тогда приняли! И помогли отбить нашествие, помогли построить панцирные машины, и зеркала, и катапульты… Неудивительно, что мы им покорились — сами просили, чтобы взяли наши земли под крыло… Тогда, согласно официальной истории, и началась эра воссоединения. К обоюдному процветанию…
— Если я скажу об этом… даже родителю… Он ведь арестует Адама — сразу же арестует. Знаешь, что сейчас в высших сферах творится? А как я Бучко в глаза смотреть буду? Особенно если окажется, что он не виноват — Адам!
— Ты что же, предлагаешь мне выяснить, виноват он или нет? Так я прямо подойду к нему и спрошу: «Адам, скажи мне по старой дружбе — не ты Пассаж взорвал?» А он мне так прямо и ответит…
— Но мне-то уж наверняка не ответит, — возразил Себастиан.
Он порылся в кармане и вытащил пластиковый квадратик.
— Это еще что?
— Это пропуск. В Нижний Город теперь нужен пропуск. Я его на твое имя выписал.
Бланк наверняка спер у родителя, подумал я. Ох, наплачется с ним его родитель, как пить дать, наплачется.
— Ты меня намерен впутать в какую-то очень неприятную историю, Себастиан.
— Пожалуйста, Лесь! Пожалуйста! Иначе — что мне остается?
Да он меня шантажирует, дошло до меня. Не пойду, он донесет на Адама — и на всех остальных тоже.
— Только руки на себя наложить…
— Хорошо, — устало сказал я, — хорошо. И откуда ты только взялся на мою голову!
Подол и впрямь был оцеплен — ничего серьезного, но взъезд перекрыт шлагбаумом, и у шлагбаума стоят патрульные. Не мажоры, люди — видно, власти все же боялись обострять обстановку, — но все вооружены, все в касках и бронежилетах, при полном параде.
Я предъявил свой пропуск и удостоверение личности. Сказал, что представлял наверху картину из галереи «Човен» и теперь хочу известить владельца, что она пострадала при взрыве.
Меня пропустили. Правда, предварительно обыскали — на предмет оружия, я полагаю.
Бучко, пригорюнившись, сидел за застеленным газетами столом.
— Тебе самогону? — сходу спросил он.
— Лучше вина, если осталось.
— Зачем — осталось? Целая канистра есть. Недавно заправил.
Я отхлебнул теплого вина, оно показалось мне чересчур кислым.
— Слыхал, чего творится? — вздохнул Бучко. — Говорят, постоянные кордоны поставят — теперь так просто не пройдешь… Хотел бы я знать, какие гады…
— Я там был, — сказал я. — Этот твой… ученичок… потащил твой подарок в салон в Пассаже, хотел выставить…
Бучко слегка оживился.
— И что?
— Нет больше того салона…
Он вновь протяжно вздохнул.
— Еще бы немного, и у меня начали их брать, — грустно сказал он, — а, впрочем, хрен с ними… разве они чего понимают. Ладно, будь здоров.
— Тебе того же. — Я поднял стакан.
— Малый хоть цел?
— В шоке…
— Нежные они, — он осуждающе покачал головой, — кишки слабые.
— Брось, не такие уж они нежные. Вон, как нас в свое время скрутили — и по сю пору оправиться не можем… А что до малого — так он там сидел с убитым родственником посреди этой кровищи… Я чего пришел? Худо дело, Игорь… Шум поднялся… Малый сказал, Шевчук у тебя держал что-то… Оборудование какое-то…
— Донести хочет, — спокойно проговорил Бучко.
