— Кот… — бормотал Шевчук, пряча деньги в карман, — одурели, суки… у нас тут детям не хватает, я в районке за каждую ампулу… Погоди здесь…
Он развернулся и пошел по лестнице вниз. То ли и впрямь прятал свои запасы где-то поблизости — подставит он этого Бучко когда-нибудь, ох, подставит! — то ли просто не хотел, чтобы я видел, что он таскает антибиотик с собой. Я стоял, прислонившись к стенке, из комнаты доносились возбужденные голоса. Самоуправление… равные права!… Текущая политика… До утра ведь не успокоятся…
Шевчук вернулся, не глядя сунул мне в руку крохотный пакетик.
— Держи.
Я молча спрятал пакет во внутренний карман пиджака. Лучше убраться отсюда, пока все тихо. Когда вернулся в комнату, Бучко разливал самогон по стаканам.
— Присоединяйся, — широким жестом пригласил он.
— Нет, ребята, я, пожалуй, пойду.
— Ты чего? — удивился Бучко. — Мы ж только начали.
Покосился на Себастиана — тот, похоже, уходить не собирался, — лестно ему…
— Да ты не беспокойся, малый свой, он не заложит, — неправильно истолковал мой взгляд Бучко, — подумаешь, указ они ввели… да кто его выполнять будет, этот указ? Как гнали, так и будем гнать.
— Мне-то что?
— Ну так выпей…
— Тебе налить, Себастиан? — спросил Шевчук.
— Брось, — вмешался я, — ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо — сам знаешь, какой у них обмен… Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.
— А ты что — его опекаешь? — неприятно прищурился Шевчук.
Я пожал плечами.
— Нет, правда, Лесь, — уперся этот придурок, — я и сам могу…
— Приятно было познакомиться, ребята, — сказал я, — я пошел… Вызывай такси, Себастиан.
— Я, может, тут еще побуду, — запротестовал тот. Им овладело чувство товарищества — точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию.
— Ты мне обещал.
— Верно, Лесь, или как тебя, — неожиданно поддержал Бучко, — если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.
Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.
— Сейчас приедут, — сказал он.
Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.
— Чья галерея? — бормотал он на ходу. — Моя галерея. У кого неприятности будут — у меня…
— До встречи, Лесь, — сказал за спиной Шевчук.
А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:
— До встречи, товарищи!
Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие… уж больно фальшиво у них получается… Порой понимаю Шевчука.
— Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?
— Да что ты, Лесь, — удивился Себастиан, — обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?
— На что мне обижаться? Нравится в демократию играть, на здоровье.
— Это не игрушки, — возразил тот патетически.
— Чистый придурок, — пробормотал за спиной Бучко.
Мне стоило больших усилий заставить себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану. Мажор вовсе не так уж глуп — вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… Просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… У людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.
— Правда, он хороший художник? — неожиданно поменял тему Себастиан. — Не понимаю, почему его комиссия завалила…
Бучко неопределенно отозвался:
— Так у них свои игры… Кто меня валил? Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?
— Я бы купил у вас картину, — похоже, Себастианом завладела очередная мономания, — вон ту… С луной…
Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.
— Ладно, — наконец сказал он, — бери так. Чего уж там…
Себастиан застеснялся.
— Неудобно.
— Да ладно, — проговорил Бучко уже со стремянки, — вроде, общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?
— Гиллеспи есть новый, — сказал Себастиан, — родитель недавно получил. Я принесу, он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка…
Понятное дело, подумал я, родитель — консерватор и ретроград… Господи, повсюду одно и то же!
Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.
— Хороший малый, — пояснил он мне. — Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… Ты давно его знаешь?
— Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.
— Я про Адама.
— Учились мы вместе. В Институте. Он у нас чуть ли не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.
— Он всегда был такой?
— Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.
— Радикалы, мать их так, — Бучко вздохнул. — А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета… один хрен…
— Бюрократия, — сказал Себастиан, — есть естественное следствие репрессивной политики.
— Тебе лучше знать, малый.
Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана — как бы опять чего не вышло: он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.
— Куда? — спросил шофер.
— На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?
— Сначала вас, — уперся тот, — я потом скажу…
— Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, — заметил шофер.
— Я заплачу, — торопливо вступился Себастиан.
Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты — фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.
— Красиво-то как, — проговорил мажор.
— Угу…
— Почему он думает — я в этом ничего не понимаю?
Я понял, что он имеет в виду Шевчука.
— За что он нас так ненавидит, Лесь?
— Не знаю, — сказал я, — так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?
— Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А
