— Понимаю вас. Сеньор Кеймерон бывал здесь довольно часто. Считаю, нам повезло: есть человек, который может опознать Роберта Хокли. Я имею в виду вас, сеньор Лэм. Если вам понадобится наша помощь, мы всегда к вашим услугам. Я знаю, какими приисками владеют Шарплз и Кеймерон. Вас это интересует?
Сеньор Маранилья изучающе смотрел на меня, он явно ждал, что я раскрою перед ним свои карты.
— Сам не знаю, — ответил я. — А эти прииски не продаются?
— За деньги можно продать и купить все что угодно. Я улыбнулся.
— Так, значит, вы не хотите увидеть их владения?
— Отчего же? — возразил я. — Может, это помогло бы мне сделать кое-какие выводы.
— Машина с шофером будет к вашим услугам завтра в девять утра. В тех местах жарко, так что одевайтесь соответственно. Поездка займет два дня.
Я хотел расспросить его еще кое о чем, но Маранилья поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен. По дороге в отель я заметил, что за мной следят. Следивших было двое.
Мне плохо спалось: климат Медельина, сперва показавшийся таким мягким, на самом деле был не таким — меня всю ночь давила тяжелая духота.
Задолго до рассвета зазвонили колокола кафедрального собора. Им стали вторить десятки других. В короткие промежутки между ударами колоколов слышался стук каблуков. Можно было подумать, что жители Медельина экономят каждый грош и именно поэтому предпочитают ходить на работу пешком, что ходьба для них — составная часть работы, и они, стараясь выполнить ее как можно лучше, чеканят шаг.
Я открыл окно и посмотрел на утренний город.
Воздух бы прозрачен и свеж. Горные кряжи вдали на востоке виделись совсем черными на фоне восходящего солнца. Первые лучи выхватили из темноты силуэты административных зданий. По улицам спешили люди. До меня доносились обрывки испанской речи, смех. Казалось, эти люди всем на свете довольны, уверены в себе, исполнены жизненной энергии.
В половине восьмого принесли завтрак: пикантный соус из каких-то незнакомых мне тропических плодов, бананы, папайю, яйца всмятку и, конечно, знаменитый колумбийский кофе — тот самый, который совсем без горечи…
Я спокойно позавтракал. Честно говоря, мне было даже неинтересно, следят сейчас за мной или нет.
Ровно в девять просигналила машина.
Я вышел на улицу. Перед отелем стоял большой лимузин. Смуглый шофер, типичный колумбийский крестьянин — пеон, даже не обернулся: должно быть, привык не интересоваться пассажирами. Мне показалось странным, что такой человек вообще мог научиться водить машину. Маранилья протянул мне руку.
— Буэнос диас[1], сеньор, — сказал я.
— Доброе утро, мистер Лэм, — ответил Маранилья. — Садитесь, пожалуйста.
Я устроился на заднем сиденье. Мальчишка вынес из отеля мою сумку, шофер положил ее в багажник, и мы двинулись.
Машина мягко бежала по дороге. Я смотрел в окно.
Родольфо Маранилья сидел в углу и молча курил одну сигарету за другой. Его нисколько не интересовали колумбийские пейзажи.
Мы проехали по живописному ущелью. Сначала по обеим сторонам дороги кое-где зеленели узенькие полоски обработанной земли, но вскоре нас окружили горы, величественные в своей первозданной красоте. Горы были покрыты густыми лесами, на лугах паслись стада.
Маранилья докурил шестую сигарету, обернулся и вопросительно посмотрел на меня.
— Как красиво! — воскликнул я. Он кивнул.
Я посмотрел на затылок шофера.
— Быстро едем. А он знает дорогу?
— Еще бы!
— А он справится с машиной на такой большой скорости, да еще на горном серпантине?
— Конечно.
— По нему не скажешь.
— Это прекрасный шофер.
— Колумбиец?
— Да. Вам, североамериканцам, не просто понять этих людей.
— Может быть. Мне показалось, он несколько туповат. Не знаю, сумеет ли он вовремя отреагировать, если попадется встречная машина.
— Будьте спокойны — у него прекрасная реакция. Вскоре мне представилась возможность убедиться в этом: на одном из крутых поворотов навстречу нам выскочил грузовик. Казалось, столкновение неизбежно. Справа пропасть, слева стеной гора. Шофер даже не вздрогнул; он невозмутимо крутанул руль и наша машина пронеслась буквально в нескольких дюймах от края пропасти, чудом не задев грузовик.
Я вжался в сиденье, сердце бешено колотилось, к горлу подступил кашель.
Сеньор Маранилья как ни в чем не бывало докуривал очередную сигарету. Казалось, он даже не заметил опасности.
— Пожалуй, вы правы, — выдавил я, как только ко мне вернулся дар речи.
Маранилья удивленно посмотрел на меня. Я кивнул в сторону шофера. — Конечно, — спокойно произнес Маранилья. Вдруг асфальт кончился — мы въехали в джунгли. Стало невыносимо жарко. Судя по всему, дело было не столько в температуре воздуха, сколько в его влажности. Рубашка насквозь промокла, и я снял пиджак.
Часам к двум дня мы оказались у широкой реки, Проехали миль двадцать вдоль берега, миновали маленький городок. Шофер свернул на узкую грязную дорогу и вскоре затормозил перед большими деревянными воротами. Укрепленная над ними вывеска гласила: «Прииск „Два клевера“. Еще выше были прикреплены внушительных размеров деревянная подкова и два цветка клевера, вырезанные из жести. Стоящие вокруг дома, судя по всему, недавно отремонтировали, но было видно, что им уже много лет.
Навстречу нам вышел высокий худощавый человек в белой рубахе — управляющий прииска Фелипе Мурин-до. По всей вероятности, он не знал английского языка. Это создавало непредвиденные трудности. Я объяснил по-английски, что именно меня интересует.
Сеньор Маранилья заговорил по-испански, Муриндо, внимательно выслушав, протянул мне руку и поздоровался.
Перевод Маранильи был необычайно гладок с точки зрения ораторского искусства, и мне показалось, что лишь приблизительно передает смысл моих слов.
— Я объяснил Муриндо, что вы друг опекунов и приехали в Колумбию, чтобы увидеть прииски.
— Это не совсем так, — заметил я.
— Почти так, — невозмутимо сказал Маранилья. — И потом этим людям совершенно не обязательно знать все подробности. Достаточно кратко объяснить, что от них требуется.
Мне, однако, не показалось, что Маранилья был краток в своих объяснениях. Более того, он и Муриндо о чем-то оживленно заговорили, отчаянно жестикулируя, как будто спорили.
Мы обошли весь прииск. В том числе гидравлическую установку, с помощью которой добывалось золото.
Фелипе Муриндо давал пояснения, Маранилья переводил. Ничего нового я не узнал. Напор воды размывал почву, она поступала в специальные лотки, и на их дне оседало золото. Механика эта стара как мир.
Было душно. В воздухе носилось множество насекомых. Шофер ни на шаг не отходил от нас и все время косился по сторонам. Я заметил кобуру у него на боку и понял: он совмещал обязанности шофера и телохранителя. Мне стало немного не по себе.
Когда мы вернулись к зданию правления, я увидел, что к воротам шахты подъезжает еще одна машина. Значит, что-то случилось.
Машина резко затормозила. Из нее вышел водитель-колумбиец и не спеша приблизился к задней
