потусторонность. Серебрились пески, лишь кое-где запятнанные черными тенями, и все вокруг тонуло в задумчивом молчании пустыни.
А там, за полосой песков, громоздились друг на друга склоны Сан-Джасинто, вздымаясь на двухмильную высоту, — гранитная громадина, исполосованная снежными языками и окаймленная рослыми елями.
Огни города раскинулись далеко к западу и северу от меня. Время от времени с шоссе долетали шорох шин или визг тормозов.
Я крадучись двинулся по карсоновским владениям.
По-видимому, сам владелец на дела не жаловался. Первый ряд участков был щедро украшен красными табличками: «Продано». Дальше извещения о продаже стали встречаться пореже. Но, учитывая, что возраст предприятия едва достиг тридцати дней, оспаривать успехи фирмы было невозможно.
Я нагнулся и поднял брошюру, наверное оброненную потенциальным покупателем.
Даже при свете сегодняшней ущербной луны издание впечатляло: классная полиграфия, плотная глянцевая бумага, дюжины страниц, заполненных статистикой и фотографиями.
Я сунул брошюру в карман пальто, прошелся еще немного, потом вернулся к своей, то бишь арендованной, машине и покатил в аэропорт.
И тут я сообразил, что регулярный утренний рейс не очень-то мне подходит: не исключено, что Фрэнк Селлерс посадит на него своих людей.
Поинтересовался чартерным рейсом. Пожалуйста — служащий аэропорта начал ради меня крутить телефонный диск.
Пилот, которого я буквально вытащил из постели, сохранял тем не менее присутствие духа и доброе настроение. Он назвал мне цену, согласившись на оплату только «туда», без «обратно», и обещал приехать через тридцать минут.
Я устроился в зале ожидания и раскрыл брошюру.
Она изобиловала фотографиями главной улицы Палм-Спрингс. Снимки изысканных магазинов, рассчитанных на богатых туристов. Тенистые рощи Индио. Статистические таблицы температур — зимних и летних. Количество солнечных дней в году. А в самом конце — портрет основателя всей затеи, великодушная физиономия Монтроуза Ливайнинга Карсона с глазами, требующими от зрителя повиновения и послушания.
Фотография таинственным образом придавала всему предприятию ореол стабильности и респектабельности.
Я совсем уж было затолкал брошюру в мусорный ящик, но вдруг, движимый смутным импульсом, достал из кармана ножик, раскрыл его и тщательно вырезал портрет Монтроуза Карсона.
В голове у меня забрезжил план, способный превратить все мои прежние насмешки над Фрэнком Селлерсом в невинные шутки.
Он подтасовывает карты в игре против меня. Отлично. Я покажу ему, как надо подтасовывать карты.
Появился мой летчик, вывел свой самолет из ангара, подготовил к путешествию. По счастью, у него в самолете отыскался блокнот.
В пути я без устали набрасывал портреты Монтроуза Ливайнинга Карсона в разных вариантах. К прибытию в Феникс я научился моментально воспроизводить на бумаге облик этого индивидуума, и очень похоже.
Я расплатился с пилотом, зашел в туалет, порвал все свои этюды, а также фотографию Карсона в клочья и спустил всю макулатуру в унитаз.
Такси довезло меня прямо до жилища Элен Кортис Харт.
Я посмотрел на часы. Как раз вовремя. Ценой за частный аэроплан я выиграл ровно тридцать минут у обычного рейса. Представив себе, как отнесется к этой цене Берта, я испытал легкую эйфорию.
Глава 15
Элен Кортис Харт ошеломила меня изысканным нарядом. Ни один мужчина не смог бы определить ее возраст. Женщина, возможно, сделала бы это, но промахнулась.
Уравновешенная, умудренная жизнью дама излучала очарование. Ее привлекательность была привлекательностью зрелой женщины, а не каким-нибудь там подростковым очарованием.
Элен Харт напоминала зрелый плод, неторопливо набирающий соки на своем дереве, и еще много воды утечет, пока он начнет перезревать.
Она окинула меня оценивающим взглядом, улыбнулась и протянула руку.
— Я — Лэм.
— Приветствую вас, мистер Лэм, — сказала она. — Вы совсем не такой, какого я представляла.
— А кого вы себе представили?
— Огромного мужчину с толстой шеей, широкоплечего и наглого, который тут же начнет приставать на том лишь основании: «А что, собственно, вы можете возразить?», и отпустит пару посредственных шуток о приятном зрелище, доставшемся Тому-соглядатаю.
— Значит, я обманул ваши ожидания?
— К счастью, да.
— Что ж, вы думаете, я даже не примерился?
Ну, допустим, примерились. Но ухаживать вы умеете и без этой нахальной гримасы: «А что, собственно, вы можете возразить?» Ваши пасы наверняка более тонкие и интригующие, а потому — вполне простительные, если не приемлемые. Какой кофе вы предпочитаете? Черный? Со сливками и сахаром?
— Со сливками и сахаром, пожалуйста.
— Не понимаю, как удается людям потворствовать всем своим желаниям и сохранять талию, — вздохнула она. — Посмотрите на меня. — Она вдруг расхохоталась: — Ну, не так пристально! Как вас зовут знакомые?
— Дональдом.
— Ол-райт, Дональд. Времени у нас не так уж много. Давайте перейдем прямо к делу.
Она провела меня на кухоньку, мы сели за стол друг против друга.
— Вот тостер, а вот хлеб. Масла нет ни капли, яиц тоже. Сухой тост — пожалуйста. Готовить для вас я не собираюсь.
— Достаточно кофе, — сказал я и сразу перешел к вопросам. — Насколько хорошо вы разглядели лицо мужчины за окном?
— Чертовски хорошо. Оно буквально отпечаталось у меня в памяти.
— Сможете узнать, если снова встретите?
— Конечно.
— Вы помните, как описали его полиции?
— Да. И потом, повторяю, я хорошо помню, как он выглядел.
— Что ж, у меня задатки художника. Давайте начнем с волос.
— Но на нем была шляпа.
— Тогда глаза. Он был в очках?
— Без очков.
— А цвет глаз?
— Светлые, но всего заметнее были у него брови.
Мне трудно объяснить, что в них особенного, но на них нельзя не обратить внимание.
— Нос?
— Длинный, прямой.
— Попробую сделать набросок. Я ознакомился в полиции с вашими показаниями. Любопытно, удастся ли изобразить лицо.
Я нарисовал слегка деформированную версию Монтроуза Карсона.
