— Да, малыш, прекрасно тебя понимаю, — сказа Гавриил, наблюдая за реакцией Мефодия. — У меня самого мороз по коже от того, что доверил тебе такую тайну, но, раз ты теперь у меня и у Совета на особе счету, думаю, что поступил правильно.
— Каков он — Усилитель? — не выдержал Мефодий. — Не можете мне этого сказать, так хоть намекните!
— Стоп-стоп-стоп!.. — запротестовал Гавриил. — Не все сразу! Я и так сделал тебе огромное одолжение. Любопытство — вещь, конечно, полезная, но в меру. Если все само собой уляжется, большего тебе знать не надо, а если нет — узнаешь наравне с остальными исполнителями.
Мефодий прикусил язык: неудача, и от недосказанности смотрителя только сильней разыгралось любопытство. Что в конечном итоге им предстоит защищать — объект величиной с гору или со спичечный коробок? Безусловно, в каждой интриге есть что-то привлекательное, однако со времен Просвещения завязка любой интриги ничего, кроме ожидания неприятностей, у исполнителя не вызывала.
— В любом случае я бы на твоем месте радовался, что мне предстоит вернуться на родину, — попытался приободрить Мефодия Гавриил. — Полчаса назад я отправил смотрителя Иошиду к Пенелопе за катером, чтобы ее люди сняли нас с «Каракатицы» до того, как ту обнаружат по наводке Мотылькова. Потом мы на какое-то время расстанемся: я повезу кандидата к смотрителю Бегущему Бизону — радуйся, малыш, скоро у тебя появится полноценный помощник! — а ты со своей командой летишь в Староболотинск, где будешь дожидаться меня и всю нашу «тяжелую артиллерию». Заодно проконтролируешь, как прибудет домой и приступит к своим обязанностям агент Сергей. Сегодня же ночью вам с Мигелем предстоит выполнить одно небольшое и несложное поручение. Поручение это несколько деликатного свойства, поэтому прошу: отнеситесь к работе со всей серьезностью.
«Вот она — работа для истинного акселерата, на питание которого ушло столько сил и времени! — со злостью подумал Мефодий после того, как узнал чем будет заключаться их „деликатное задание“. — Какая творческая работа! Работа, достойная бывшего художника!..»
Гавриил встал из-за стола и покинул кают-компанию с невозмутимым видом, будто не обратил внимания на брюзжание исполнителя. Хотя, возможно, в действительности так оно и было: все думы Главы Совета были обращены теперь далеко на север, туда, где смотрители тысячелетиями скрывали бесценный для всего Человечества Усилитель — похищенную Хозяином главную деталь юпитерианского Аннигилирующего Пламени.
Пребывание на рефлезианском судне в памяти полковника Мотылькова отложилось плохо. То ли его подвергали допросам, то ли опытам, то ли всему сразу — неизвестно. Запомнил он лишь одно: тяжелые и быстрые, как пушечные ядра, кулаки рефлезианцев — того, что навел шороху в офисе «Тени», и второго, которого полковник сумел-таки в лучших собровских традициях ткнуть мордой в пол под дулом автомата на пирсе. Униженный Мотыльковым рефлезианец, избивая полковника, старался за троих, и потому вспомнить точное количество бивших его Сергей Васильевич смог намного позже — когда умудрился совершить побег и выбраться на корсиканское побережье.
Спасло полковника чудо: ножка стула, к которому он был привязан и вместе с которым все время падал на пол, в конце концов не выдержала и отломилась. Веревки, что притягивали Мотылькова к стулу, ослабли, и благодаря этому он умудрился высвободить из пут руки, а затем ноги. Рефлезианцы как раз куда-то отлучились, и в трюме полковник пребывал один, что и позволило ему задать стрекача. Спотыкаясь на крутых трапах, пленник кое-как добрался до палубы, чудом не столкнувшись ни с кем из врагов в темных судовых коридорах.
За спиной полковника раздавались крики и топот. Беглец чуял, что если его опять схватят, то точно прибьют, а бесславно гибнуть вдали от родины во вражеском плену Сергей Васильевич, как истинный патриот, не желал.
За бортом, во мраке ночи, отчетливо виднелись россыпи огней, а значит, до берега отсюда было рукой подать. Окрыленный надеждой, полковник изо всех оставшихся сил разбежался, перевалился через палубное ограждение и рухнул в воду, после чего отчаянно заработал затекшими от веревок руками, ориентируясь по отраженным на волнах дорожкам береговых огней.
Соленая вода неприятно обжигала ссадины и попадала в рот. Мотыльков отплевывался и греб вразмашку, благодаря судьбу за то, что она проявила хоть немного милосердия и не забросила его в более суровые места, к примеру в ледяные воды Баренцева моря.
Погони за ним не было, лишь судовой прожектор словно для проформы лениво пошарил в темноте лучом. Поначалу это равнодушное поведение рефлезианцев насторожило полковника, но потом он пришел к мысли, что они просто спешили и потому не стали тратить времени на поиск беглеца. Мотыльков поминутно оборачивался, провожая глазами удаляющееся судно, и все не мог поверить, что ему удалось- таки совершить невозможное.
В общем, благодаря удаче, а также помощи добросердечных корсиканских рыбаков, фельдшера деревушки Кальви и окружной жандармерии Аяччо полковник СОДИР был возвращен обратно в Ниццу. Там появления не только не ждали, но уже готовились ставить в офисе мемориальную доску с фотографией Мотылькова анфас и вазочкой цветов под ней.
Внешний вид прыгающего на костылях избитого полковника (бегая по трапам «Каракатицы», Сергей Васильевич порвал связку на ноге) говорил сам за себя: подлые рефлезианцы конвенцию по правам военнопленных либо вообще не читали, либо откровенно не соблюдали.
Начавшийся прямо в Ницце «разбор полетов» был прерван ровно через сутки: срок командировки Мотылькова истек, виза тоже. Назревали типично организационные проблемы, поскольку полковник уже неделю считался во Франции нелегалом. Французская сторона, не желая больше возиться с русским стажером, визу продлять отказалась и побыстрее сплавила его домой, куда он улетел ближайшим рейсом. Но покидал Францию Мотыльков не один — ему составил компанию тот самый миротворец с бульдожьей внешностью, который по возвращении полковника из плена и инициировал в отношении него разбирательство.
Сергей Васильевич не был наивен и тем более не являлся дураком, чтобы не догадаться, что его честная репутация после долгого плавания в водах Средиземного моря слегка подмокла. Разумеется, никто в Староболотинске полковника под стражу не взял, но от службы его пока отстранили. Официальная причина: состояние здоровья. По прибытии он был немедленно отправлен на бюллетень залечивать побои и порванную связку.
Однако спокойно поправлять здоровье Мотылькову все-таки не дали. Периодически его вызывали в особый отдел СОДИР. За ним присылали автомобиль вежливо уточняли различные детали пребывания полковника в рефлезианском плену, что-то записывали, и, извиняясь за беспокойство, отпускали. Миротворец-бульдог присутствовал на каждой из «бесед», раздражая Мотылькова, пристально наблюдая за ним своими огромными навыкате глазами, при взгляде в которые Сергею Васильевичу словно штопор в голову вкручивали. О том, что Миротворец проводит с землянином некую спецпроцедуру по проверке на благонадежность, полковнику можно было не рассказывать — не вчера родился.
Вошедшие в привычку еще в Ницце ночные бдения с сигаретой на балконе продолжились и в России. Больше всего терзало полковника неприятное воспоминание о собственной капитуляции, причем капитуляции в тот момент, когда он практически контролировал ситуацию. Степан очень красочно поведал о ней и миротворцам, и ребятам из «Тени», а потому о подробностях этой капитуляции все вышеназванные знали даже лучше, чем сам Мотыльков. Для своего же благополучия Сергей Васильевич согласился с дознавателями в том, что он просто-напросто упал в обморок от пережитого сотрясения мозга, тем более что оно и впрямь было им пережито. Но сокрытая Мотыльковым правда являлась иной: рефлезианец каким-то образом, видимо при помощи гипноза, за мгновение напрочь лишил его всякого желания сопротивляться.
Мотыльков себе не льстил: легко поддавшись гипнозу, он проявил слабоволие, и за это ему было перед собой откровенно стыдно. Полковник поклялся себе, что, случись подобное вновь, он ни за что не попадется больше на подобную удочку. Поклялся, хотя сомневался, сумеет ли вообще вспомнить в нужный момент о своей клятве…
Во время ночных раздумий полковник был не одинок — прямо под его балконом постоянно находилась черная «Волга» с тонированными стеклами, как две капли воды похожая на ту, что присылали
