— Все так, как я и сказал! Истинная правда! Иуда и его ближайшее окружение забаррикадировались в церкви. А детей своих он спрятал среди воспитанников приюта. Как только вы начали атаку, их всех спустили в подвал…
Тьерри начал гневно брыкаться, пытаясь добраться до своего чересчур разоткровенничавшегося соратника:
— Предатель! Скотина! Дай только срок, я тебя…
— Потише, молодой человек, — Бернард склонился над бьющимся как рыба на льду парнем. — И вы бы мне все рассказали, уж поверьте на слово. Нас, кажется, еще не представили? Да, верно… Вы, я знаю благодаря Жан-Жаку, — Тьерри! Очень приятно. А я — Бернард. Бернард Уильяме. Слыхали о таком? Как нет? Не может того быть! Ваши товарищи еще кличут меня Мясником…
Сложилось впечатление, что Тьерри узрел самого Дьявола. Прекратив бесплодные телодвижения, он как-то сразу обмяк и ни с того ни с сего громко захлюпал носом и заскулил.
— Вот видите! — Мясник по-отечески погладил его по голове. — А говорили — не знаете! Короче: на правах вашего нового друга советую вам тоже принять предложение о сотрудничестве. Я вас уверяю: петля куда как приятнее горящего бензина… Ну что, согласны?
Тьерри заскулил громче, однако ни «да» ни «нет» не произнес.
Рация Мясника, лежавшая рядом с ним на полу, издала требовательный писк.
— После договорим, хорошо? — учтиво закончил Бернард беседу с пленником и, подняв рацию, щелкнул тумблером. — Брат Бернард на связи!
— Это брат Карлос. Зачистка Ла-Марвея практически завершена! — Матадор докладывал бодро и уверенно, успев, надо думать, поквитаться за своих погибших братьев сполна. — Все пятерки собираются по периметру церкви, как вы и приказали, за исключением той, что прочесывает подвал. Как поняли, прием?
— Вас понял, брат Карлос. Тоже выдвигаемся к вам…
И наша шестерка поплелась обратно вниз: Вольф и Гюнтер волокли связанных отступников; Бернард и Николас шли впереди; я и Михаил прикрывали тыл…
Окруженный огромными монастырскими строениями, с церковью посередине, внутренний двор Ла-Марвея напоминал колоссальный колодец. Солнечный свет проникал сюда лишь в полдень, и отовсюду несло подвальной затхлостью. Не слишком приятные воспоминания о детстве должны были оставаться в памяти местных воспитанников.
Сбоку, у стены, лежали лицами вниз семеро взятых живыми иудиных сподвижников. Убежден: их могло быть гораздо больше, если бы братья не были так озлоблены затяжной и кровавой атакой на дамбе. Да и те, кто вдыхал сейчас пыль неубранной мостовой, наверняка сдались добровольно — лично в моих представлениях не укладывался Карлос Гонсалес, потерявший четверых своих бойцов и после этого милосердно дарующий жизнь сопротивляющемуся врагу.
У нас тоже не обошлось без потерь: по двое раненых из Первого и Пятого отрядов, все разной степени тяжести, но не смертельно, что здорово утешало.
Суровые великаны-конвоиры приобщили Жан-Жака и Тьерри к их единомышленникам, неаккуратно бросив арестованных на землю.
Держа карабин на плече, Карлос приблизился ко мне и Бернарду:
— Чем вы раскололи этих ублюдков, брат Бернард? Я пристрелил двоих, но не выдавил из остальных ни слова о Проклятом…
Мясник, одарив сарагосца снисходительным взглядом ответил:
— Своей репутацией, брат Карлос. Исключительно своей репутацией… Итак, что мы имеем?
— Церковь заперта изнутри. Задний вход чем-то завален. Единственно возможное место проникновения, — Матадор ткнул стволом карабина в сторону полусгнивших, но еще довольно прочных церковных ворот, — здесь. Прикажете тоже разнести их гранатами?
— А вот этого, командир, как раз делать не надо! — предостерегающе напомнил ему Бернард. — Не забывайте, что вся начинка сего пирожка нужна нашему Пророку свежая и непокусанная, — а затем, пройдя мимо Карлоса, он повернулся к церкви и закричал: — Жан-Пьер де Люка, я знаю, ты меня слышишь! Предлагаю тебе и твоим прихлебателям сдаться Слугам Господа и тем самым спасти свои души! Времени на раздумье не дам; у тебя и так было на это целое утро!
Из открытого настежь окна одной из церковных башенок до нас донесся приглушенный высотой голос:
— Я узнал вас, Бернард Уильяме! Вам ли приписывать себя к Божьим Слугам, кровавый Мясник! На вашей совести сотни трупов!..
Главнокомандующий обернулся к нам, явно гордясь своей мрачной известностью, а потом, задрав голову кверху, ответил:
— Да будет тебе известно, что этим меня не зацепишь! На совести ангелов-истребителей жизней куда больше, но в их принадлежности к Господнему Воинству никто не сомневается! А проклятый Пророком здесь, между прочим, только один и он сидит где-то надо мной да еще теологические дискуссии пытается вести! Не уходи от темы, Жан-Пьер, и слушай: я пришел помочь тебе вернуться к Свету…
— Помочь?!! — взорвалось негодованием окно. — Нет, Бернард, нам ваша помощь не потребуется! А теперь слушайте вы: как только хоть одна ваша нога переступит порог церкви, и я, и мои дети, и все — слышишь: все! — сожжем себя и эту церковь дотла керосином! Мне и детям терять отныне нечего!
Карлос весь этот период переговоров держал рацию возле уха и раз за разом кивал в подтверждение получаемой информации.
— Вас понял. Ведите всех сюда, — распорядился испанец, после чего, отдав передатчик Марчелло, подошел к Мяснику и принялся что-то негромко ему докладывать. Бернард разулыбался — видимо, новости оказались для него весьма своевременными, — а затем, цинично расхохотавшись так, чтобы его услыхали в церкви, вернулся к переговорам:
— Жан-Пьер, Жан-Пьер! Ну кого ты хотел перехитрить, а? Думаешь, я поверю в то, что ты способен убить собственных детей? Думаешь, что я решу, будто бы они сгорели вместе с тобой и никогда их не найду? Наивный, да я ведь знаю о тебе гораздо больше, чем ты и предполагаешь! Не тебя ли днями и ночами видели у постели больной дочери в Медицинской Академии, когда она подхватила какую-то неизвестную заразу? Не ты ли самолично, игнорируя даже государственные дела, возил на кресле-каталке в школу своего старшего сына Поля, когда он сломал себе ногу? Ты слишком любишь их, Жан-Пьер! Безусловно, в этом твоя сила, но, к сожалению, и твоя слабость! Я ведь старый битый пес, и когда мне лгут, чую прекрасно! Твои дети не с тобой, ты их спрятал! Однако не так хорошо, как думаешь! Ты проиграл, Жан-Пьер, и сейчас в этом убедишься! Кстати, а вот и наши маленькие друзья!
Во двор тем временем входила весьма своеобразная процессия. Пятеро бойцов Гонсалеса окружили и вели большую пеструю группу: примерно около сотни детей и подростков в возрасте от пяти до тринадцати-четырнадцати лет, сопровождаемые напуганными женщинами-воспитателями, а также несколькими хозработниками и бледным, как газетная бумага, пожилым наставником приюта. Головорезы Матадора, надо отдать им должное, проявили по отношению к детям достаточную тактичность, не орали на них и не понукали, несмотря на ту жажду убийств, что бурлила внутри каждого из братьев. Дети тоже вели себя очень смирно; лишь кое-где слышались звуки тихого плача, да и то не от угроз или какой-либо жестокости, а скорее всего от обилия незнакомых сердитых людей. Гонсалес, встретив группу, распахнул перед ними двери занимавшей весь первый этаж западного крыла кладовой и загнал заложников туда, во избежание непредсказуемых эксцессов подперев на всякий случай выход доской.
Из башенки раздался захлебывающийся от бессильной! ярости вопль:
— Мясник, тварь!!! Если ты тронешь хоть кончик кого-либо из них, то я клянусь…
— То что ты сделаешь? — Бернард откровенно наслаждался процессом сламливания Иудиного духа. — Плюнешь на меня со своей колокольни? Успокойся, папаша, я Охотник, а не Ирод, и убиваю только отступников, а не тех, кто в связи с возрастом и о Боге-то понятия грамотного не имеет! Однако это не значит, что я не воспользуюсь твоими чадушками для выманивания тебя из твоей норы! Каким образом — это уже второй вопрос! Фантазия у меня богатая! Правда, есть одна проблема — мы не знаем, которые из этих детей твои! Но Господь на нашей стороне и сегодня он одарил нас теми, кто готов помочь!
Бернард кивнул Вольфу на Тьерри, и тот выволок сучившего ногами отступника на центр двора
