На следующее утро Жанна не сразу подошла к нему. Она так же боялась найти его в полном сознании, как и содрогалась при мысли, что он может оказаться мертвым. Но, собравшись с силами, она подошла и нагнулась к нему. Он уже не спал. В его глазах отразилось изумление.
— Жанна? — прошептал он.
— Да, — ответила она.
— Вы все еще… у меня?
— Конечно! Ведь не могла же я оставить вас одного. Утомленные глаза Келса странно омрачились.
— Я жив еще. И вы остались… Это было вчера, когда вы стреляли в меня из моего револьвера?
— Нет, четыре дня назад.
— Четыре дня! Пуля попала мне в хребет?
— Я… не знаю, не думаю. Там страшная рана. Я… я сделала все, что могла.
— Сперва вы хотели меня убить, а потом решили спасти?
Жанна молчала.
— Вы — хорошая, вы поступили благородно! — сказал он. — Но лучше бы вам быть злой. Тогда бы я мог проклинать вас… ненавидеть…
— Сейчас вам надо вести себя спокойно, — ответила Жанна.
— В меня не раз всаживали пули. Я и на этот раз выберусь, лишь бы только остался цел мой хребет. Как нам узнать это?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Поднимите меня.
— Но ведь может открыться рана! — запротестовала Жанна.
— Поднимите меня.
Непреклонная воля этого человека чувствовалась даже в его шепоте.
— Но зачем, для чего?
— Хочу проверить, могу ли я сесть. Если нет, то дайте мне сюда мой револьвер.
— Его вы не получите! — ответила Жанна и, подсунув руки ему под мышки, осторожно посадила его. Затем отняла руки.
— Я… мерзкий трус… когда дело касается боли, — прохрипел Келс, и крупные капли пота выступили на его бледном лице. — Я… я не могу больше!..
Однако, несмотря на невыносимые страдания, он все-таки продолжал сидеть без поддержки и даже попробовал нагнуться. Но после этого, застонав, без памяти упал на руки Жанны. Она снова уложила его, и прошло довольно много времени, прежде чем она привела его в чувство. Теперь Жанна была окончательно уверена, что он выживет, и радостно сообщила ему об этом. Он странно усмехнулся. А когда она принесла ему питье, то с благодарностью его выпил.
— Я выживу! — сказал он слабым голосом. — Я снова поправлюсь, ибо мой хребет цел. А вы принесите сюда побольше воды и еды и отправляйтесь.
— Отправляться? — повторила она.
— Да, но не вдоль ложбины — там вам худо придется… Идите в обратном направлении. У вас есть шанс выбраться из гор… Идите!
— И оставить вас одного? Бросить такого слабого, что вы даже не в состоянии поднять чашки? Нет!
— Будет лучше, если вы послушаетесь.
— Почему?
— Потому, что через несколько дней я буду значительно лучше чувствовать себя, и тогда снова вернется мое прежнее 'я'… Мне кажется… я боюсь, что люблю вас… Это может превратиться для вас в сплошной ад. Уходите же сейчас, пока не поздно… Если вы останетесь и я поправлюсь, я никогда больше не отпущу вас от себя.
— Келс, я показалась бы себе трусихой, если бы оставила вас здесь одного, — ответила Жанна серьезно. — Вы умрете без помощи.
— Тем лучше для вас. Но я не умру. Я тертый калач. Уходите, говорю вам!
Жанна покачала головой:
— Не спорьте, это ни к чему не приведет. Вы опять взволновались. Прошу вас, попробуйте успокоиться.
— Жанна Рэндел, если вы останетесь… Я свяжу вас, голую замурую, прокляну, изобью!.. Убью! О, я на все способен… Идите, слышите?
— Вы с ума сошли. Раз и навсегда — нет! — твердо ответила Жанна.
— Ты… ты!.. — его голос превратился в жуткий непонятный шепот.
Весь следующий день Келс ничего не говорил. Выздоровление его продвигалось очень медленно, все еще не давая твердой надежды на благополучный исход. Без Жанны, он, конечно, недолго протянул бы. Когда она подходила, все его лицо и глаза освещались печальной и красивой улыбкой. По-видимому, ее присутствие задевало и утешало его одновременно. Каждый день он спал по двадцать часов краду.
Только теперь Жанна поняла, что значит настоящее одиночество. Бывали дни, когда она совершенно не слыхала звука своего голоса. Привычка к безмолвию — один из главнейших стимулов одиночества — овладела ею. День ото дня она все меньше размышляла и все больше чувствовала свое одиночество. Часами предавалась она полному бездействию. Но иногда при взгляде на одинокие горные вершины, походившие на тюремные башни, на тенистые деревья и монотонные, неизменяющиеся черты своего заточения в ней пробуждалась кипучая и страстная ненависть. Она ненавидела окружающее за то, что утратила любовь к нему, за то, что оно стало частью ее самой. Жанна охотно сидела на солнце, грелась и любовалась его золотыми лучами. Иногда она даже забывала о своем пациенте. И постепенно, проживая в таком бездействии часы за часами, она все чаще стала вспоминать Джима Клайва. Это воспоминание было спасительным для нее. Во время бесконечных, торжественно молчаливых дней и особенно ночью, когда одиночество достигало своего высшего напряжения, Жанна уносилась в мечтах к Джиму. Она вспоминала о его поцелуях без прежнего гнева и стыда. В сладостные минуты таких размышлений она все больше углублялась в свою любовь к Джиму.
Вначале она старалась запомнить дни, но когда прошло более трех недель, она утратила счет времени. Запасы пищи катастрофически уменьшились, и перед Жанной стал еще один серьезный вопрос.
Как раз в это утро, занятая размышлениями о пище, Жанна вдруг увидела вдали группу всадников, приближавшихся к хижине.
— Келс! Какие-то люди едут сюда, — торопливо сказала она.
— Отлично! — воскликнул он слабым голосом, и улыбка осветила его исстрадавшееся лицо. — Они довольно долго искали дорогу сюда. Сколько их?
Жанна принялась считать. Пять всадников и несколько лошадей с поклажей.
— Да. Это — Гульден.
— Гульден! — испуганно вскрикнула Жанна.
Этот возглас и звук ее голоса заставили Келса внимательнее посмотреть на нее:
— Вы уже слыхали о нем? Он — самая отъявленная сволочь в этой пограничной полосе… Таких, как он, я еще никогда не видел. Ни одну секунду вы не будете в безопасности. Я же такой беспомощный сейчас… Что ему сказать, как объяснить?.. Жанна, если я все-таки сковырнусь, то вы должны разом бежать отсюда или застрелиться.
Ей показалось странным, что этот бандит теперь старался избавить ее от той опасности, которой сам же подвергнул ее. Достав револьвер, Жанна спрятала его в расщелину между балками. Затем она снова выглянула на поляну.
Всадники были уже почти у дома. Передний, мужчина геркулесового телосложения, погнал своего коня через ручей и затем, резко дернув за поводья, заставил остановиться. Другой двинулся следом за ним, остальные тем временем постепенно приблизились с нагруженными лошадьми.
— Ого-го! Келс! — крикнул великан. Его голос звучал громко и звучно.
— Он где-нибудь здесь поблизости, — заметил другой.
