Ледяной поход (с Корниловым)

'Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!' - почти плачет другой.

'Не стрелял… твою мать?!' Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел.

К кучке подошли наши офицеры.

Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.

'Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!' - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.

'Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!' - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.

'Оставьте его, оставьте!' - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: 'перестаньте, оставьте его!' Тот торопится, стреляет. Осечка.

'Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!' 'Беги… твою мать! Счастье твое!' - кричит офицер с револьвером.

Мальчишка опрометью бросился… Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.

К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:

'Пойдем… австриец… там'.- 'Где?… Идем'. В темноте скрылись. Слышатся их голоса… возня… выстрел… стон, еще выстрел…

Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро: 'Кольцо, нельзя только снять'.- 'Ну, нож у тебя?…' Опять скрылись… Вернулись. 'Зажги спичку',- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают. 'Медное!… его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.- Знал бы, не ходил, мать его…'

Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия.

Идем размещаться на ночь. Около хат спор, ругань.

'Мы назначены сюда,- это наш район! Здесь корниловцы, а не артиллеристы!' Артиллеристы не пускают. Шум. Брань.

Все-таки корниловцы занимают хаты. Артиллеристы, ругаясь, крича, уходят.

Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. На стенах налеплены цветные картинки, висят фотографии солдат. В печке нетронутая каша. Несут солому на пол. Полезли в печь, в погреб, на чердак. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. Усталые солдаты засыпают вповалку на соломе…

Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. 'Посмотри, нагайка-то красненькая!' - смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. 'Отчего это?' - 'Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали'.- 'Ты порол?' - 'Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи',- захохотал В-о. Он стал рассказывать, как вступали в Лежанку с другой стороны.

'Мы через главный мост вступили. Так, знаете, как пошли мы на них,- они все побросали, бегут! А один пулеметчик сидит, строчит по нас и ни с места. Вплотную подпустил. Ну, его тут закололи… Захватили мы несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал капитан какой-то из обоза, вынул револьвер… раз… раз… раз - всех положил, и все приговаривает: 'ну, дорого им моя жинка обойдется'. У него жену, сестру милосердия, большевики убили…'

'А как пороли? Расскажи!' - спросил кто-то.

'Пороли как? - Это поймали молодых солдат, человек двадцать, расстрелять хотели, ну, а полковник тут был, кричит: всыпать им по пятьдесят плетей!

Выстроили их в шеренгу на площади. Снять штаны! Сняли. Командуют: ложись! Легли.

Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит, разве так порют! Вот как надо!

Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде: 'встать!' Встали. Их в штаб отправили.

А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил. Уже совсем к ночи. Пошел я за соломой в сарай. Стал брать - что-то твердое, полез рукой - человек!… Вылезай, кричу. Не вылезает. Стрелять буду! - Вылез. Мальчишка лет двадцати…

'Ты кто,- говорю,- солдат?' - 'Солдат'.- 'А где винтовка?' - 'Я ее бросил'.- 'А зачем ты стрелял в нас?' - 'Да как же, всех нас выгнали, приказали'.- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того… Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел… Утром смотрел я - прямо в голову'.

'Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи [51]перебили. Я видал, так и лежат все, кучей'.

Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые… Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.

К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд… Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: 'Голубчик мой! Господи! Господи!…'

Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала…

Я подошел к помогавшей женщине…

'Что это, мужа нашла?'

Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом. 'Мужа',- ответила и пошла прочь…

Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился. 'Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все'.- 'Поди ж ты,- развел руками старичок…- все ведь эти пришлые виноваты - Дербентский полк [52]да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали… А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! - старичок вздохнул.- Что народу-то, народу побили… невинных-то сколько… А из-за чего все? Спроси ты их…'

Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец.