сильнее всякой угрозы. Торбранд подбросил веток в костер: огонь прогонит наваждение. Пламя разгорелось, круг света раздвинулся на ширину нескольких шагов, но осветил не пустоту. На пределе света виднелось что-то неопределенно-темное, похожее на корягу... Одно, другое, третье...
И вдруг, как прозрев, Торбранд увидел их. В пяти шагах от него прямо на земле сидело несколько уродливых, низкорослых существ. Это были тролли, и Торбранд сразу понял это, хотя никогда прежде не встречался с народом камней так близко. На него смотрели темные, изломанные морщинами лица с длинными, загнутыми книзу носами, с большими вытянутыми ушами, с узкими глазами, похожими на лисьи и горящими тусклым синеватым светом. Как болотные огоньки. Широкие рты напоминали трещины в камне. Торбранд сознавал, что это не сон, и готов был удивиться, до чего мало испугался. Всякий человек испугался бы, обнаружив себя в сердце колдовского леса, во тьме и окруженным троллями. Но Торбранда это почти не взволновало. С этих уродливых морд на него смотрели те самые глаза, взгляды которых он ощущал с самого начала.
При первых проблесках рассвета тролли исчезли. Утром Торбранд видел на том месте, где они сидели, беспорядочное нагромождение камней и коряг. Он допускал мысль, что тролли померещились ему, но с той же готовностью мог признать, что они и сейчас оставались на месте, а просто закрыли глаза и стали неузнаваемы. Закрой глаза, не гляди – и тебя самого никто не увидит. Эта древнейшая, простейшая ворожба из младенчества разума здесь сохраняла полную силу. Торбрандом все сильнее завладевало странное оцепенение, которое, однако, не мешало ему свободно двигаться и даже помнить, куда он идет. Где-то вдали билось сердце Медного Леса, и он стремился к нему, как стремится к сердцу горячая кровь.
В лесу встречалось немало дичи: птиц, зайцев, косуль, даже лосей. Торбранд без труда подстрелил тетерку и зажарил ее над огнем, когда устроился на новый ночлег. Утром остатки еды исчезли начисто. Он даже не заметил, кто их забрал, но не удивился. Он все время чувствовал, что не один.
Третий вечер показался ему особенно холодным, как будто время двигалось не к лету, а к зиме, притом во много раз быстрее положенного. Глядя в огонь и пытаясь плотнее завернуться в меховой плащ, Торбранд вспоминал саги о людях, попавших в зачарованные земли. Им казалось, что они пробыли там лишь один день, а на их родине за это время прошло сто лет... Может быть, он ходит тут не три дня, а шесть месяцев. Если бы в небе закружились снежные хлопья, Торбранд принял бы это как должное. Его охватывало ощущение, что он не просто забирается все дальше в глубь полуострова Квиттинг, а погружается в совсем другой мир. Просто Квиттинг живет отдельно: возможно, кто-то из обычных людей сейчас собирает хворост вплотную к нему, но они не увидят друг друга. Между ними стоит невидимая и непроницаемая грань миров, внешнего и внутреннего. И он, Торбранд сын Тородда, – во внутреннем. Он сам не знал, как вошел сюда, где и когда переступил эту грань. Возможно – во сне, где ему явилась женщина-меч. Днем Торбранд довольно четко осознавал все это, а с приходом темноты переставал верить, что где-то есть этот внешний мир простых людей.
Еловые лапы напротив него тихо закачались. Торбранд мгновенно сел и вгляделся: там шевелилось что-то небольшое и темное, похожее на медведя-недомерка. Рука Торбранда по привычке легла на рукоять меча, положенного рядом на землю.
«Медведь» выбрался из-под веток. На Торбранда смотрело лицо: маленькое, невыразительное, но человеческое лицо с настороженно раскрытыми глазами.
Не шевелясь, Торбранд не снимал руки с рукояти меча, хотя пользоваться им не думал. Напротив него стояла старуха, вернее даже старушонка – крошечная, как десятилетний ребенок, с таким огромным горбом, что шея была вытянута прямо вперед. Маленькая птичья ручка сжимала кривую загогулину на вершине клюки. Голова старушонки была повязана темным платком, длинная косматая накидка делала ее похожей на зверька. Маленькие глазки светились из гущи морщин черными живыми бусинками, как у куницы. Торбранд даже мысли не допускал, что здесь можно встретить простого человека. Это троллиха. Появись такая старушонка возле какой-нибудь усадьбы, ее камнями и кольями прогнали бы подальше или даже сбросили бы в море, пока не перепортила детей и скотину. Но здесь была ее земля. Не шевелясь, Торбранд молча ждал.
– Как же ты сюда забрался? – произнесла старушонка. Голос у нее был тонкий, немного дребезжащий, но вполне внятный и разумный. – Уж сколько живу... – она примолкла, снова разглядывая рослую фигуру мужчины с мечом под рукой, – ...а давно здесь таких не видала. Ты – человек, чего же ты тут делаешь?
– А ты кто, бабушка? – спросил в ответ Торбранд.
Эти простые слова дались ему нелегко, и собственный голос показался странным. За эти дни он так отвык от человеческой речи, точно молчал целый год.
– Я здесь живу, – просто ответила старуха, будто этого было достаточно.
Она подобралась поближе к Торбранду и остановилась в трех шагах. Движения ее были мелкими, суетливыми и вовсе не напоминали о старческой слабости. Под елью осталась лежать огромная вязанка хвороста, и Торбранд мельком удивился, как крошечная старуха тащила такую тяжесть. Уж нет ли рядом кого-то еще?
– Однако, раз пришел, значит, надо, – решила старуха. – Без дела к нам люди не заходят. Пойдем- ка, переночуй у меня. Здесь в лесу нехорошо живому человеку спать. Ой, нехорошо. Пойдем, пойдем.
Она поманила рукой, и Торбранд поднялся на ноги. Откуда-то из глубин его памяти раздался суровый, низковатый и звучный женский голос:
Каждое слово она отчеканивала весомо и значительно, точно выбивала рунами в камне неизменную мудрость, за века от бесчисленных повторений ставшую законом. Мудрая валькирия, конечно же, была права, но Торбранд не мог последовать ее совету. Этот мир был слишком далек от ее огненной горы. Здесь, в Медном Лесу, иная сила правила по иным законам, может быть, еще более древним, чем мудрость Сигрдривы. Торбранд всем телом, как ныряльщик под водой, ощущал, что нырнул в более глубокое течение времен. Не зря эта старуха кажется древней, как сама Элли-Старость, и такой же бессмертной. Торбранд и сам понимал, что нельзя доверять этой жительнице Медного Леса, но не мог противиться ей. Он, сильный мужчина, могущественный конунг Фьялленланда, прославленный воин, был во власти крошечной горбатой старушонки, потому что в этом колдовском лесу она была дома и в каждом камне, в каждом дереве было сильное продолжение ее слабого тельца.
Торбранд собрал свои вещи, загасил костер. Сразу стало темно. Но тут же сверху упал яркий, широкий луч желтоватого света, будто кто-то из богов опустил меч и коснулся земли концом широкого лезвия. Между верхушками елей величаво парила луна. Огромная квиттингская луна, яркая и живая во всем полном блеске. Торбранд не отводил глаз от старухи, но был уверен, что, подними он взгляд, ему представилась бы не только сама луна, но и колесница из чистого серебра, и два белых коня, и печальный юноша по имени Мани[141], обреченный вечно жить в ночи.
– Светло будет идти, – деловито сказала старушонка, точно она и зажгла луну для удобства
