дороги. – Возьми-ка вязанку, притомилась я.
Торбранд послушно вскинул вязанку хвороста на плечо. Она оказалась довольно тяжелой даже для него, и он снова подумал, как же ее несла старуха. Без колдовства нипочем не обошлось. Или все это морок: и старуха, и вязанка...
Старушонка первой шмыгнула под занавесь еловых лап, Торбранд шагнул за ней, как в воду. Под сводами леса царила непроглядная тьма, и лишь кое-где блестели желтоватой белизной пятна лунного света. Глаза болели от этого резкого чередования, и Торбранд шел за старухой почти вслепую, одной рукой держа на плечах вязанку, а другой отводя от лица хлесткие еловые лапы. А старуха, как маленький косматый зверек, скользила под лапами, не колыхнув их. Изредка Торбранд замечал в блеске луны очертания ее маленькой юркой фигурки. Огромный горб заставлял ее держать шею вытянутой вперед, так что лицо ее было обращено к земле, как будто она внимательно осматривает дорогу. И это же делало ее существом совсем другой породы, отличной от людей. По большей части Торбранд не видел ее в темноте, но отстать не боялся – неведомое раньше точное чувство вело его за ней, точно он был привязан к своей странной провожатой невидимой веревкой.
Ему снова вспомнился Вильмунд конунг. Придя в усадьбу, занятую фьяллями, тот сказал, что его привела старуха по имени Рюнки – Сморщенная. Кроме него, старухи никто не видел, и было ясно, что злополучного конунга квиттов привела в руки врагов сама его фюльгья, сама его сморщенная и изжившая себя судьба. Торбранд верил, что следует сейчас за своей фюльгьей. Но это не значит, что она ведет его к смерти. Ведь Вильмунду в той усадьбе дали оружие и позволили отстоять свою судьбу в честном поединке. И нет вины фьяллей, если судьба Хродмара ярла в тот раз оказалась сильнее. Мельком Торбранд коснулся мысли о Хродмаре, но не встревожился: сейчас он почему-то был уверен, что его любимец поправляется и жизни его не грозит опасность.
– Ох! – вдруг раздалось впереди, и старуха остановилась. – Ох, устала я! Целый день, милый, по лесу хожу, все хворост собираю... А до дома еще неблизко... Помог бы ты мне. Понес бы немного...
– Как же я тебя понесу? – Торбранд удивился и даже не сразу ее понял.
– А так. Наклонись-ка, – велела старуха и посеменила к нему.
Торбранд наклонился, придерживаясь для равновесия за шершавый ствол ближайшей ели. Старуха подошла вплотную, тонкими сильными пальцами вцепилась ему в плечо и как-то ловко запрыгнула на спину. Торбранд не успел и опомниться, а она уже сидела на охапке хвороста и с треском возилась, устраиваясь поудобнее. Вязанка сразу стала вдвое тяжелее.
– Ну, иди, – повеселевшим голосом велела старуха.
– Куда идти? – борясь с недоумением, ответил Торбранд. – Я не знаю дороги.
– Дорога тут одна – куда ни иди, на место придешь! – так же весело сказала старушонка. – Я тебе подскажу.
И Торбранд пошел дальше через ночной лес, согнувшись под тяжестью хвороста и старухи. Луна теперь все время светила ему под ноги, но поднять голову и взглянуть вперед не получалось. Он понятия не имел, куда идет. В душе нарастало убеждение, что он пропал: забрался в глубину колдовского леса да еще и позволил троллихе себя оседлать. Он погиб... Но что он мог сделать? Все его человеческие доблести ничего не стоили перед лицом Медного Леса. Он забыл себя, теперь это был уже не он, гордый и непреклонно-упрямый конунг фьяллей, на котором до сих пор не удавалось ездить верхом ни могущественным врагам, ни даже собственной жене. Он утратил свой нрав, он был сейчас просто человек во власти нечеловеческих сил – вокруг него разворачивались сумеречные для человеческого рода Века Великанов.
Его ноша с каждым шагом тяжелела, спина болела, мышцы каменели. Так жил человек во времена кремневых топоров и человеческих жертвоприношений: шагал через дремучий лес, изнемогая под тяжестью своей участи в борьбе за простое выживание и не имел сил даже поднять голову к небу. Торбранд упрямо делал шаг за шагом и при этом как бы видел себя со стороны: высокого, уродливо сгорбленного. Лицо вытянулось, как у тролля, нос заострился и загнулся вниз, подбородок – вверх, глаза сузились в щелочки и сбежались к переносице, точно хотят заглянуть один в другой, кожа посерела, уши выросли и стали как у лошади. И никогда ему больше не разогнуться, вязанка прирастет к спине и станет горбом, и лицо навсегда останется повернутым прямо к земле... Торбранду отчаянно хотелось ощупать свой нос и уши, но он не мог выпустить жесткие сучья вязанки, которую теперь приходилось держать обеими руками.
– Вот и пришли! – вдруг раздался голос старушонки у него над головой. – Стой!
Как проснувшись, Торбранд остановился в растерянности: он забыл, что у этого замороченного пути есть цель, и уже не ждал, что они куда-то придут. Старушонка резво, как ребенок с горки, съехала с его плеч на землю. С облегчением сбросив вязанку, Торбранд кое-как разогнул затекшую шею. Перед ним был домик: крошечная избенка, сложенная из огромных старых бревен, покрытая дерном и так густо заросшая мхом, что походила скорее на кочку, где вырыта норка какого-то зверька, чем на человеческое жилье. Для старухи, конечно, жилище вполне подходящее. Но, глядя на домик снаружи, Торбранд сомневался, что сам поместится внутри.
Старушонка тем временем приблизилась к двери и потянула ее; дверь открылась, и хозяйка юркнула внутрь.
– Заходи, – позвала она, возясь в темноте с чем-то. – Да хворост не забудь.
Не отрывая от земли, Торбранд подволок вязанку к двери и просунул голову внутрь избушки. Где-то там тлела искра: старушонка сидела на полу возле очага и раздувала огонек на горсточке сухого мха. Торбранд затащил вязанку, осторожно разогнулся, каждый миг ожидая, что его голова коснется кровли.
Старуха зажгла фитилек в плошке с жиром. Торбранд огляделся: в густой полутьме дом казался довольно большим, тут было несколько широких лежанок, опрятно покрытых шкурами, большой стол и даже резьба на столбах, подпирающих кровлю. Очаг, возле которого сидела старуха, был так широк, что она целиком могла бы в нем поместиться, и его окружало множество котлов, горшков и мисок.
– Это твой дом? – Торбранд недоверчиво посмотрел на старуху. – Ты здесь живешь одна?
– Когда одна, а когда и нет, – уклончиво ответила она. – Сегодня никого больше не будет. Не бойся.
Впервые с тех пор, как ему исполнилось пять лет, Торбранд сын Тородда слышал слова «не бойся». Его оскорбил бы всякий, кто предположил бы, что он может чего-то бояться. Но в устах старушонки эти слова не оскорбили, а успокоили. Торбранду вспоминались древние саги, которые теперь относятся к «лживым»: как человек попал в жилище великанов и спасся от гибели только при помощи их матери, которая спрятала его под лежанку или под большой котел. Торбранд огляделся, как бы примеряя сагу к действительности: скамьи, лежанки и стол были человеческих размеров, не великаньих. На пустом хозяйском месте меж двух резных столбов он сам мог бы усесться с удобством. Ему очень хотелось получше рассмотреть резьбу на столбах, но света от плошки было маловато. Эта резьба издалека казалась совсем не похожей на ту, что украшала такие же столбы в простых человеческих жилищах. Глубокие, четкие, причудливо изломанные линии, странное переплетение узоров и фигур казались очень осмысленными, эту резьбу можно было читать, как начертанное рунами заклинание. Вот только язык этого заклинания ему неизвестен. Что-то неуловимо-иное витало здесь в воздухе, в отблесках огня, в струйках дыма. Да, он в доме великанов: древнего племени, старше людей. И серые глиняные горшки были вылеплены не так, и желто-зеленоватые бронзовые котлы отлиты не так...
– Сейчас будем ужинать. – Старуха уже мешала длинной ложкой в котле над огнем.
В доме ощущался запах вареного мяса и пшена с луком. Когда она успела развести такой яркий огонь, где взяла котел с готовой похлебкой – Торбранд не заметил. У ведьм и великанов ничего нельзя есть, это и трехлетние дети знают... Но детская осторожность казалась глупой: похлебка пахла обыкновенной человеческой едой. И сама старуха в отблесках огня приобрела заурядный вид: морщинистая, но добродушная старушка, которой даже горб и кривая шея не мешали выглядеть веселой. И впервые за этот поход по Медному Лесу Торбранд почувствовал облегчение, точно после долгих блужданий начал узнавать знакомые места.
Подогрев похлебку, старуха налила Торбранду отдельную миску и поставила на край стола. Хорошо все же, что ему не придется есть из одного котла с ней. Старуха осталась возле очага и таскала по ложечке из котла. Жевала она мелко-мелко, как белочка. Торбранду было неуютно одному за этим длинным столом, и
