сюда не вернешься. Еще почти столько же, сколько прожил.
Торбранд простился с ней и зашагал на север. При свете утра обнаружилось, что избушка стоит на дне широкой долины, где было еще сумеречно, и ему хотелось скорее подняться туда, где яркий, чистый, по-настоящему весенний свет уже оживил вершины гор. Широко и легко шагая, он ощущал себя бодрым и отдохнувшим от всех трудностей и забот жизни. Ночь в доме великанов сотворила чудо: сама сила этого дома и древнего рода его обитателей влилась в кровь человека. Рука совсем не болела: сжимая кулак, Торбранд ощущал ее совершенно здоровой, и повязка, которую старуха вчера после ужина поменяла, казалась совсем не нужной.
Поднявшись по склону, Торбранд обернулся, надеясь махнуть рукой старухе-великанше, если она все еще смотрит ему вслед. Но старухи не было. Не было даже дома. Долина была пуста, если не считать валунов, деревьев, кустов и мхов – ее вековечных обитателей.
Во сне Хёрдис казалось, что она проваливается. Твердый камень, на котором она лежала, вдруг становился хрупким, как яичная скорлупа, не выдерживал тяжести ее тела, трескался и ломался, и она летела куда-то в черную глубину, все быстрее и быстрее, безвозвратно пропадая в пустоте мрака. Ее руки вздрагивали во сне, а внутри что-то обрывалось. Много раз она просыпалась, и тьма вокруг нее во сне и наяву оставалась одинаковой. Ей хотелось проснуться окончательно, увидеть свет, подвигаться, сказать что-нибудь, услышать свой голос и убедиться, что она жива.
Но не было сил, черная пустота не отпускала обессиленную душу. Эта ночь – вечная, от этой тьмы нельзя проснуться, как не просыпаются от смерти. Не вздохнуть, не подняться... Тело казалось налитым каменной тяжестью, и Хёрдис покорялась, снова отдавалась сну, который был началом перехода к смерти.
Когда ее открытым глазам представился слабый свет, Хёрдис не поверила – она забыла за эту ночь, что такое свет. С тех пор как она в последний раз его видела, прошла целая вечность и она умерла много- много раз. Вот только тех жизней, прожитых перед теми смертями, она не помнила, и это было особенно горько. Горько умирать даром...
В зев пещеры заглядывало утро. Хёрдис лежала, бессильно распростершись на камне, и смотрела на этот свет из-под полуопущенных век. Там, недостижимо далеко от дна черного колодца ее жизни, нежно и ярко голубело небо, веселое до слабоумия. А она лежала на самом дне мира и не могла даже поднять головы: камни цепко держали ее, и ее последние силы вытекали, как кровь из смертельной раны, в этой тоске по недостижимому свету небес.
Весна... Два года назад тоже была весна. Ее вели на вершину Раудберги, в святилище Стоячие Камни, чтобы принести в жертву. Она шла, смотрела по сторонам и не верила, что придет новая весна, а она, Хёрдис дочь Фрейвида, по прозвищу Колдунья, ее не увидит. А потом пришел Свальнир и забрал ее к себе. Он сказал: «Медный Лес – это я». Если бы теперь норны смотали нить судьбы назад и предложили ей выбрать, Хёрдис выбрала бы жертвенный нож. Она умерла бы сразу и не мучилась еще два года, медленно и неотвратимо умирая на ходу.
Она не сомневалась, что означает ее последний сон. Смерть пришла за ней, ее человеческие жизненные силы иссякли, без остатка выпитые Свальниром и нижними мирами. Огромная темная пещера выглядела еще более пустой, чем обычно. Темнота умерла, каменные стены умерли, даже багровый огонь троллей в огромном очаге тоже умер.
Хёрдис была в пещере одна. Свальнир ушел по своим великаньим делам и взял с собой Дагейду. Девчонке не грозит это медленное умирание. Напротив, Медный Лес – ее родня по крови, и со временем она будет делаться все сильнее и сильнее. Она от рождения живая лишь наполовину.
С усилием оторвав себя от камней, Хёрдис кое-как поднялась, подошла к зеву пещеры и села на каменный порог, глядя наружу. За два года она привыкла к зрелищу Турсдалена и гор позади, но сейчас увидела их по-новому. Оказывается, и в Великаньей долине бывает весна. Крошечные уродливые березки, похожие на веники, выпустили свежие зеленые листочки, и их тонкие глупенькие голоса восторженно пищат: «Мы живы! Мы живы!» Зазеленел мох, кустики брусники блестят новыми листочками, точно их смочили водой. Множество мелких пестрых цветочков усеяло землю, и Хёрдис издалека видела каждый из них во всей его простенькой хрупкой красоте. И каждый из этих цветочков, от голубоглазой пролески до белого подснежника, тоже шепчет, подняв голову к солнцу: «Я жив! Я жив!» А она, Хёрдис Колдунья, завтра уже не сможет сказать о себе: «Я жива».
Вытащив из-под камня веревку, которую оставил здесь Вигмар Лисица, Хёрдис спустилась из зева пещеры на землю. Не всякой женщине удалось бы подобное, но каменеющие руки Хёрдис давно уже не знали ни боли, ни усталости. Не оглянувшись на темный зев, она побрела прочь от пещеры. Далеко ей не уйти. Когда Свальнир обнаружит, что она исчезла, он заклинанием притянет ее обратно и в наказанье обречет на полную неподвижность. Так уже бывало, но Хёрдис не боялась. Ее влекло туда, где светит солнце и растут цветы, в тот последний день, когда она еще может оценить их красоту. Завтра Свальниру будет нечего опасаться ее бегства.
Она медленно шла по тропинке вдоль горного склона, гладила ветки, и они казались ей живыми и теплыми, как когда-то давно, в другой жизни, человеческие руки. Хёрдис почти не помнила себя прежнюю, ту, что жила среди домочадцев Фрейвида Огниво и злилась, когда ее называли дочерью рабыни. Какая разница? Она не стала с тех пор добрее, просто прежние неприятности стали несущественными. Среди камней и деревьев нет знатных и незнатных. Есть живые и неживые. Завтра она уже не будет живой и пройдет по этой же тропке не как дерево среди деревьев, а как камень среди камней. И она прижималась всем телом к стволу березы, слушала, как под корой медленно струится сок, и хотела слиться с деревом, позаимствовать его жизни, погреться об него. Она не хотела уходить в мир камней, и даже жизнь дерева казалась ей сладкой и драгоценной.
Если бы она могла жить так, как живут деревья, питаться влагой земли и светом небес, каждую осень засыпать без сновидений и каждую весну обновляться, оживать снова и снова, расти, выпускать новые листочки, чтобы их грело солнце и гладил ветер... Деревья покачивались, разводили ветвями у нее над головой. Перед глазами Хёрдис клубился мягкий теплый туман, сплетенный из первой зелени и солнечных лучей, очертания стволов расплывались, колебались, и душу наполняла тихая радость: круг сомкнётся, деревья – добрые, они примут ее в род и позволят жить их жизнью.
Одно из деревьев снялось с места и пошло ей навстречу, и Хёрдис радостно шагнула к нему. Голова кружилась, шаг получился слабым и неверным. Но она немного опомнилась и сообразила: раньше деревья не ходили. Туман рассеивался, деревья застыли, и это дерево тоже. Странное: невысокое, без ветвей, зато с лицом... Это вообще не дерево. Это называется человек...
Высокий мужчина с продолговатым лицом и светлыми, почти бесцветными волосами, которые над ушами были заплетены в две косы, вышел из-за выступа скалы, остановился в десяти шагах и смотрел на нее так, будто увидел свою фюльгью. В его водянистых умных глазах не было страха, а только серьезное, сосредоточенное ожидание. Он ждал этой встречи и был готов к ней лучше, чем Хёрдис.
При виде кос, которые отличали племя фьяллей, Хёрдис вздрогнула и вдруг спохватилась. Она сообразила, что забыла что-то важное. Что-то такое, что раньше наполняло ее жизнь: и прежнюю жизнь среди людей, и нынешнюю, в пещере великана. Что это? Что? Вспомнить, скорее, скорее! Человек смотрел на нее как на знакомую, а Хёрдис не могла понять, кто он. Но она же это знает! Знает! И должна вспомнить! Она морщилась от усилия, гнала прочь все это: и черный мрак пещеры, и зеленый туман леса, силилась спрыгнуть с грани между жизнью и не жизнью, на которой качалась эту ночь и утро.
Торбранд смотрел прямо в лицо это странной женщине, и на ум ему вместо слов приходили те же бессвязные сочетания звуков, что и во сне. Он ждал этой встречи и готовился к ней, но все приготовления оказались напрасными. Он узнал ее, эту женщину, квиттингскую ведьму, которую видел два с половиной года назад. Лица ее он не помнил, но это была она – высокая, худощавая, окутанная волнами густых спутанных волос, с черными бровями. С тех пор она сильно изменилась: ее кожа стала сероватой и твердой даже на вид. Стоя на земле, она казалась ее неотделимым продолжением. Она – те самые корни гор, которые так трудно выделить из тела земли, что их как бы и вовсе нет. И поэтому же они крепче всего на свете. Эта женщина, их порождение, была даже дальше от людей, чем согнутая мать великанов. Она смотрела на Торбранда как-то растерянно, и правая ее бровь дергалась кверху, выше левой. Ее фигура живо напомнила ему виденную во сне, ту, что потом превратилась в меч. Он оглядывал фигуру Хёрдис,
