горой среди других, неподвижных гор. Мех неведомо чьей шкуры у него на плечах, жесткие черные волосы на голове мало чем отличались от деревьев и кустов, которыми были покрыты вершины гор. Вся долина содрогалась под тяжестью его шагов, и даже каменные стены пещеры загудели, точно приветствуя хозяина. Когда-то очень давно вид этой живой горы поверг Хёрдис в ужас: она отлично помнила, как сидела в какой-то крошечной ямке за можжевеловыми кустами и не дышала, слушая, как эти каменные ноги грохочут прямо у нее над головой. Но те времена прошли. Больше она его не боится. И не будет бояться никогда.
Приближение великана не заставило Хёрдис поднять глаза: подумаешь, комарик пролетел. Она часто встречала муженька полным равнодушием (кроме тех случаев, когда была в настроении его бранить), и Свальнир не увидел в этом ничего необычного. На одном плече у него лежала туша убитого оленя с размозженной головой (силу не рассчитал), а на другом сидела, вцепившись в мех накидки, Дагейда. Сначала Свальнир снял с плеча Дагейду и пустил ее в пещеру; маленькая ведьма с визгом бросилась к Хёрдис, но та оттолкнула ее. Дагейда запрыгала рядом с ней. Хёрдис с отвращением посмотрела на собственное порождение: Дагейда была всего на голову ниже ее, густая копна рыжих и тусклых, как опавшая хвоя, волос окутывала ее, как шкура зверя, а на маленьком бледном личике с острыми и недобрыми чертами ясно проступало что-то нечеловеческое. Дагейда была человеком только по внешней видимости, а душа в ней – от Медного Леса. И сейчас Хёрдис ощущала такое нестерпимое, до последней грани дошедшее отвращение к ней, что не могла смотреть и отвернулась.
Свальнир тем временем пролез в пещеру, сбросил на пол оленью тушу, но не ушел вглубь, а так и остался стоять на четвереньках, к чему-то принюхиваясь.
– Что ты тут завис? – раздраженно крикнула Хёрдис. – Отойди, ты мне свет загораживаешь. Разучился ходить на двух ногах? Совсем одичал!
– Чем здесь пахнет? – Свальнир повернул к ней огромное темное лицо. – Человеком! Скажешь, к тебе опять приходил любовник?
Очертания его бровей, носа и рта напоминали трещины в древних скалах, а в глазах была страшная, затягивающая чернота. Привыкнув ко всему, к этой черноте в глазах великана Хёрдис не могла привыкнуть: именно эта чернота вытягивала из нее жизнь. Кривясь от тошнотворного, давящего отвращения, она резко отвернулась и крикнула:
– Ты глупее пня! Это новое сердце для Жадного, ясно тебе? – Она помахала маленьким кожаным мешочком. – От него и пахнет! Проваливай спать и не путайся у меня под ногами! Хорошо бы опять прогнать тебя искать моего любовника, чтобы я хоть от тебя отдохнула, да уж больно ты топаешь по горам! Не даешь поспать!
Свальнир принюхался, но мешочек с новым человеческим сердцем, раздобытым в Пестрой долине после битвы, был слишком мал и он не чуял запаха.
Хёрдис не поворачивалась, и великан грузно протопал в глубину пещеры. Гора содрогалась под тяжестью его шагов. Хёрдис ждала, пока он там устроится, стиснув зубы от ненависти, отвращения и нетерпения. Неужели сегодня все это кончится, о Светлые Асы? Неужели завтра она выйдет из пещеры на свет, и никто уже не будет властен вернуть ее в этот холодный мрак? Скорее! Скорее! Надежда на освобождение придала ей новых сил, но и каменный холод слишком глубоко проник в ее сердце; Хёрдис чувствовала себя как камень весной, в трещинах которого сохранился зимний лед, а бока нагревает солнечный луч. Так и разорваться недолго. Скорее бы все кончилось. Не завтра. Уже сегодня. Сегодня в полночь все будет кончено. Старая жизнь будет кончена и никогда не вернется. В мыслях Хёрдис уже вырвалась из пещеры великана, пещера и сам великан казались призраками ушедшего прошлого, и Хёрдис мучительно переживала каждый миг, который отделял ее от настоящего освобождения.
Начало темнеть. Хёрдис все так же сидела у входа в пещеру и вертела в руках ремешок. Время от времени она завязывала на нем узелки, мысленно повторяя строки сонного заклинания. Еще немного, и ей было бы не справиться с Дагейдой. Маленькая ведьма набирается сил с каждым днем. Но сейчас Хёрдис еще могла ее одолеть. Не зря она провела здесь эти два мучительных года. Когда она выйдет отсюда, мало кто из колдунов Среднего Мира сможет с ней сравниться.
Над Великаньей долиной повисла тьма. В глубине пещеры было тихо. Хёрдис осторожно встала и прокралась к очагу, где тлел на головнях багровый огонь троллей. Тепла и света никому из троих обитателей пещеры было не нужно, но Хёрдис привыкла к огню и хранила его как память о прежнем. Возле очага спала Дагейда, свернувшись в комок, как волчонок. Хёрдис поднесла к ее голове ремешок с узелками и стала водить им вокруг спящей, шепча заклятье. Маленькая ведьма опутана сном, как паутиной, она не проснется даже если станут рушиться горы. Никто не помешает!
Наступила полночь. Хёрдис вытащила из-под камня возле зева пещеры веревку, оставленную Вигмаром. Конец веревки был привязан к толстой крепкой палке, которую Хёрдис вставила между камнями. Высунув голову наружу, она прислушалась. Все было тихо, но она знала: он там, внизу. Она ощущала его так же ясно, как собственную руку, которую не потеряешь даже в самой непроглядной тьме.
Нашарив рядом с собой маленький камешек, Хёрдис пустила его вниз по откосу. Камешек запрыгал по уступам скалы, стук постепенно затих под склоном. Потом раздался один короткий удар. Хёрдис бросила вниз конец веревки.
Тут же внизу послышался шорох. Кто-то лез по веревке вверх. Хёрдис ждала, и сердце ее замерло совсем неподвижно. Мгновения тянулись, как века. Века она прожила здесь, и века пройдут, пока она отсюда выберется. Хёрдис хотелось потянуть за веревку и втащить его наверх, как рыбу в лодку, но она стояла не шевелясь. Он должен сделать это сам.
Наконец человек влез в пещеру. Хёрдис тут же прикоснулась к его плечу, и он вздрогнул. Она взяла его за руку и отвела от края. Он не видел ее в темноте, но она отлично видела его. Ее спасение пришло.
– Он спит, – шепнула Хёрдис. – Пойдем, я покажу тебе меч.
Не выпуская его руки, она повела Торбранда в глубину пещеры. Огонь совсем догорел, но несколько багровых угольков еще тлели, точно с каменного пола следят чьи-то настороженные и злые глаза. Торбранд двигался ощупью, видя только тьму и чувствуя только твердые пальцы женщины, которые вначале были холодными, но теперь нагрелись почти до тепла живой человеческой руки. Почти.
Как слепой, повинуясь ведущей руке своей странной судьбы, Торбранд уходил все дальше и дальше от свежего воздуха, погружался в глубину горы, где странным казалось всякое живое движение. В этой глухой неподвижной тьме он не ощущал даже размеров пещеры и ему казалось, что он идет прямо сквозь сплошной камень. На ум пришло смешное сравнение: он шевелится в этой горе, как червячок в дохлой рыбине. Какие подвиги можно тут совершить, когда не видишь собственных рук? И даже пример Сигурда, который ждал дракона Фафнира в яме, вырытой на тропе змея, и собирался вспороть ему брюхо снизу, сейчас не ободрял. Он, живой человек, крадется в полной темноте в пещере великана Свальнира, в Турсдалене, в самом сердце Медного Леса! Стоило лишь представить, осознать все это, как древняя жуть накатывалась и грозила задушить, погасить слабое и пугливое человеческое сознание. Он забрался так глубоко, что глубже некуда – только в нижние миры.
Торбранд как бы раздваивался: он ясно и трезво ощущал все, что с ним сейчас происходит, и так же ясно знал, что это невозможно. Не сон ли это? Не одна ли его душа забралась так глубоко, к самому дну доступного ей мира и ищет там исток своих бед и путь к свету? Но, если так, он добрался до своего дна не напрасно и не уйдет отсюда как пришел.
– Вот, – шепнула ведьма и подняла руку Торбранда, положила ее на что-то высокое, лежавшее на высоте его груди. – Это он, меч. Это его рукоять. Положи на него руку и думай о том, что ты хочешь его взять.
Торбранд прижал ладонь к шершавой, как кора старой сосны, поверхности. Никакая это не сосновая кора. Шкура дракона, не меньше. Взять его! Он держал в памяти облик меча из своего сна и сосредоточился на желании владеть им. Но трудно желать овладеть тем, что не можешь вообразить: то, на чем лежала его ладонь, было так огромно, что признать в этом бревне всего лишь рукоять меча не получалось. Снова вспомнился Сигурд Убийца Дракона: такой меч он не смог бы положить между собой и невестой Гуннара Брюнхильд! Скорее они оба улеглись бы на рукояти этого меча, и едва ли на подобном ложе у Сигурда возникли бы побуждения, нечестные по отношению к Гуннару.
Но Торбранд был упрям и твердо знал, зачем сюда пришел. Он пришел за мечом. «Не сворачивай с
