Один из обломков скалы задел острым краем выступ, за которым он прятался, и Хродмар на своем теле ощутил его громадную тяжесть, безжизненный холод, слепую, бездумную силу, готовую смять и раздавить все живое — не со зла, а просто потому, что такова ее суть.
Каменный поток стремился мимо Хродмара, с каждым мгновением нарастая. На лицо и волосы сыпалась ледяная каменная пыль и крошка, мелкие камушки больно стучали по лбу и по щекам, дышать было трудно и страшно — казалось, что каждый вздох станет последним, потому что сейчас вдохнешь эту самую смарть, своим теплом выдашь ей свое живое присутствие, и тогда она расправится с тобой, поглотит твое тепло своим холодом, но останется такой же холодной… Хродмар жмурился, прикрывая лицо ладонью и стараясь уберечь глаза. Звериный страх толкал его сжаться, закрыть голову руками, и в то же время казалось, что если он перестанет смотреть в лицо своей смерти, то первый же валун мгновенно раздавит его. Всей кожей он ощущал, как холодная твердая смерть смыкает вокруг него неразрывное кольцо, как зажимает слабую искру хрупкого и теплого человеческого тела стылый и твердый камень.
А дикий грохот висел над головой, заглушая все прочие звуки, если они еще остались в этом мире, полком неистовства оживших камней…
Прыгая с уступа на уступ, не замечая огромных глыб, летящих мимо нее и сердито выдергивая подол, если какая-нибудь непочтительная каменюга смела за него ухватить, Хёрдис мчалась вниз по склону, глядя только туда, где меж серо-бурых обломков скалы светлели волосы Хродмара. Почему-то сейчас ее поразил мягкий цвет и светлая нежность его волос рядом с безжалостно-холодными валунами. Там, в камнях, тлела искорка жизни, и Хёрдис летела в неосознанном порыве спасти ее.
Вот он! Хёрдис прыгнула на горбатую спину выступа, покачнулась, даже через толстую кожаную подошву сапог ощутив холодный и острый скол кремня. Все вокруг гремело, дрожало и ползло вниз, неудержимое, гонимое собственной каменной тяжестью. И среди этого водоворота светлела голова Хродмара и знакомое лицо, искаженное страданием, с зажмуренными глазами и приоткрытым ртом, жадно ловящим тяжелый каменный воздух. Любой из этих валунов грозил зацепить и утащить с собой человека. Хёрдис бросилась на колени, потом легла животом на выступ.
— Давай руку! — заорала она, сама себя не слыша. Ужас пронзил ее при мысли, что и он не услышит ее голоса за грохотом лавины. — Давай руку, тролль рябой! — вопила она, как будто это он должен был ее спасти, но он не поднимал головы.
Выступ дрогнул, покачнулся. Хродмар дернулся, неосознанно стремясь уйти из ловушки, но уйти было некуда. Откуда-то издалека Хёрдис вспомнился пожар Прибрежного Дома и это самое лицо, искаженное ненавистью, с пламенным отблеском в глазах и на белых зубах •— лицо ее смерти. Как она ненавидела его тогда, да и разве не ненавидит теперь? Да, он по-прежнему — ее смерть, но исчезни он сейчас из мира, разве она испытает облегчение? Нет, мир опустеет, если из него уйдет эта борьба, эта опасность, эта игра с острым стальным клинком. У нее, Хёрдис Колдуньи, нет в душе ни любви, ни благодарности, ни радости. Есть только обида и ненависть. Только они связывают ее с жизнью, с человеческим миром. Пропади они — что ей останется?
Хёрдис протянула руку вниз и изо всех сил застучала по плечу Хродмара.
— Эй, очнись! — кричала она, холодея от мысли, что его уже не вытащить. — Ты куда собрался, урод косматый! Не уходи от меня!
Хродмар дернул головой, судорожно потянул в себя воздух, и Хёрдис восторженно затеребила его, чувствуя, как от каждого ее движения выступ дрожит сильнее.
— Не уходи от меня! — отчаянно кричала она, обращаясь не столько даже к Хродмару, сколько к самой судьбе, моля оставить ей последнюю, может быть, живую связь с человеческим миром. — Не уходи, я не хочу без тебя жить! Я ненавижу тебя, ты мне нужен! Лучше тебя у меня ничего нет!
Хродмар снова дернул головой, повернул лицо к ней и судорожно заморгал.
Далеко не сразу Хродмар понял, что его тормошит за плечо не каменный обломок, а живая человеческая рука. Чей-то пронзительный, истошный голос пробивался сквозь каменный грохот и свист мерзлой земли, но не мог пробиться. Хродмару казалось, что ему это мерещится. Но голос не замолкал и не растворялся в грохоте, кричал что-то о ненависти и жизни. Пальцы настойчиво дергали накидку Хродмара.
Разлепив тяжелые веки, с трудом одолевая резь от каменной пыли в глазах, Хродмар посмотрел вверх и увидел над своей головой смутное пятно бледного лица с безумно горящими глазами. Со сне и наяву, при жизни и после смерти он узнал бы ведьму, образ своей злой судьбы. Она сопровождала его во всех самых страшных мгновениях жизни: сна принесла ему «гнилую смерть», пожар, Большого Тюленя, великана в Медном Лесу. Неужели к сейчас она не хочет оставить его в покое, пришла полюбоваться, как ее долгие усилия наконец увенчаютея успехом!
Хродмар мотнул головой, пытаясь отогнать дурное виденье, но ведьма не отставала, исступленно кричала что-то, дергала его, протягивала ему узкую серую ладонь, замаранную каменной пылью. Таким жестом предлагают помощь. Но Хродмар охотнее принял бы лапу Нидхёгга, чем руку квиттингской ведьмы.
«Пошла прочь!» — хотел крикнуть он, но из горла рвалось только хриплое рычанье, больше похожее на голос разъяренного зверя.
Хродмар несомненно узнал ее; в глазах его сверкнула такая восхитительная ненависть, что Хёрдис стало жарко и волна новых сил выплеснулась откуда-то из неисчерпаемой глубины ее темной души. Она снова протянула ему руку, но Хродмар с трудом повернулся — каменные обломки уже засыпали его ноги выше колен, — стараясь отстраниться от нее, качнул в руке секиру, но поднять ее у него не было сил.
Он не примет помощи от нее! Вот дурак — да разве сейчас время разбираться! Хёрдис задохнулась от негодования, хотела крикнуть что-нибудь обидное, но не придумала ничего подходящего и тем сберегла силы. Этот урод предпочитает умереть, чем принять ее руку! Но если он ее не примет, то все кончится: и ненависть, и месть, и жизнь. Он должен ее принять! Не ее, так хоть…
Зажмурившись до боли, Хёрдис восстановила в памяти лицо Модольва Золотой Пряжки. Сейчас только этот человек из окружения Хродмара пришел ей на память, но в нем она была уверена — Модольву Хродмар доверяет как себе самому. Не помня никаких заклинаний, Хёрдис сосредоточилась. И, как всегда в мгновения сильных душевных потрясений, в глубине ее души проснулись темные и могучие силы.
— Хродмар! Мальчик мой! Давай руку, скорее! Бледное пятно, склонившееся над качавшимся валуном, было лицом Модольва. Хродмар отчетливо видел растрепанные косы, свисавшие вниз, широкие щеки и толстый нос своего родича, рот в окружении желтоватых прядей бороды, искаженный волнением и страхом. Ему редко приходилось видеть Модольва ярла в волнении или тревоге, но нынешний случай, что ни говори, того заслуживал. Прямо перед глазами Хродмара была знакомая широкая ладонь, загрубевшая от многолетнего трения о весло и рукоять меча.
— Хродмар, давай же! — слышал он хриплый, прерывающийся от волнения и усталости голос Модольва. — Давай руку, я вытащу тебя, а не то будет поздно! Тебя засыплет! Лезь, мальчик мой! Подумай о матери!
«Подумай о матери!» Эти же самые слова Модольв говорил над ним, лежавшим в горячке «гнилой смерти». Едва ли Хродмар слышал и осознавал их тогда, но сейчас они нашли живой отклик в его душе. Он хотел жить! С трудом подняв руку, Хродмар вцепился в ладонь родича, дернулся, попытался высвободить ноги из каменных обломков. Отталкиваясь обухом секиры, он полез вверх, чья-то рука тянула его, наверху слышалось пыхтение и повизгивание, непонятно кем издаваемое, но Хродмар не задумывался об этом. Словно проснувшись, он хотел жить. Жить, вылезти отсюда, а остальное не важно.
Хёрдис хрипло дышала и повизгивала от натуги, боли и жути. Молодой сильный мужчина и так был не легким, а каменные обломки крепко держали его в плену и не хотели расставаться со своей добычей. Но упрямству Хёрдис Колдуньи мог позавидовать камень! Ногами цепляясь за выступы скалы позади себя, она обеими руками схватила жесткую руку Хродмара и тащила, тащила, слившись с ним в единое целое и готовая скорее сползти в жадную каменную реку, чем выпустить его. Лавина уже сорвала и второй валун,
