нехорошее предчувствие сжимает ему сердце.
На миг ему захотелось просто взять ее на руки и отнести на «Тюленя». И все, через восемь дней они дома, в усадьбе Бьёрндален, и не надо будет гадать, сдержит ли слово Фрейвид Огниво. Но Хродмар подавил в себе этот порыв: похищение дочери было бы слишком плохой благодарностью Фрейвиду, который приютил их на своей земле, кормил и лечил столько времени, да еще и продал им железо.
Солнце встало уже немного в стороне от старшего камня — Середина Лета осталась позади. Возле «Тюленя» послышались крики — звали Хродмара.
— Иди, иди! — Ингвильда старалась оттолкнуть его, с трудом отстраняя лицо от поцелуев, и силы ее были на исходе. Долго прощаться — дольше мучиться, и она почти жалела, что вообще пришла сюда сегодня. — Иди же!
Она вырвалась из объятий Хродмара, отступила на несколько шагов, взмахнула руками.
— Иди же! — отчаянно крикнула она, понимая, о чем он думает, и чувствуя, что еще несколько мгновений — и она сама пойдет с ним к кораблю. Но под молчаливо-бесстрастным взглядом стоячего камня она не могла решиться на такое нарушение долга перед родом. — Иди!
Видя отчаянье в ее глазах, Хродмар подчинился. Повернувшись, он быстрым шагом пошел по тропинке к кораблю. Ингвильда смотрела ему в спину, прижав руки к лицу, и из глаз по ним неудержимо бежали горячие слезы. Теперь она знала, что чув-ствуют, когда говорят, что «разрывается сердце». Оно разрывается пополам, когда от тебя уходит тот, в ком твоя истинная жизнь. Она уже не помнила, как жила полтора месяца назад, пока еще не знала Хродмара. Это осталось в другой жизни, а прежней Ингвильды больше не было, была новая, неотделимая от него. Он уходил, и по его быстрым уверенным движениям никто не заподозрил бы, как тяжело он был болен не так уж давно, а обезображенного лица не было видно. Длинные светлые волосы мягко поблескивали под первыми лучами солнца, и в глазах Ингвильды Хродмар был красив, как сам Бальдр. Ее душа уходила с ним, а оставалась только пустая оболочка, для которой само существование будет томительной пустотой, пока он не вернется и не принесет ей ее саму. Наверное, о такой любви и говорят древние сказания, которые маленьким внучкам когда-то рассказывала Сигнехильда Мудрая. Сигурда Убийцу Дракона обманом заставили жениться на Гуд-рун, но как она любила его! Она не хотела жить, когда он умер.
вспоминала Ингвильда плач Гудрун, и ей хотелось не умереть, но заснуть на все время долгой разлуки и проснуться только тогда, когда Хродмар вернется и склонится над ней, чтобы он был первым, кого увидят ее глаза. И никакие волшебные силы не помогут ей перенести тяжесть этой разлуки.
И едва Ингвильда подумала об этом, как словно морская волна с силой толкнула ее в грудь. Уже знакомое пугающее ощущение падения в пустоту охватило ее, перед глазами вспыхнули, расцвели, понеслись шумным потоком вереницы неясных картин: она слышала тяжелую поступь великана, и земля дрожала под ногами, в бурном море плясали на волнах десятки кораблей, и толпы духов-двойников носились над темной водой, незнакомые голоса в чужой гриднице кричали славу кому-то, мечи бились о щиты в Долине тинга, но кого они одобряли, кого проклинали?
Схватившись за голову, Ингвильда села, почти упала на землю, не сознавая, где она и кто она. Целый мир, земли и года разом вошли в ее душу. Нестерпимая тяжесть мира придавила ее к земле. Если таков он, чудесный дар ясновидения, то какой же человек его выдержит?
«Хороший хозяин каждому работнику дает задание по силам! — вдруг вспомнился ей голос бабушки. — Так и боги. Они не возлагают на плечи людей непосильного бремени — только то, что по силам. А кто еще не знает своих сил — ищи и найдешь. Найдешь!»
Ингвильда открыла глаза. Она сидела на земле, на влажном от росы мху с мелкой травой, прислонясь плечом к черному округлому боку стоячего камня, трезво-холодному в этот ранний час. Чтобы узнать, где будет солнце в переломный день года, нужно сначала узнать, откуда смотреть. Чтобы узнать цель и смысл своей судьбы, нужно сначала узнать себя. Ингвильда сделала только первый шаг на этом пути, и от трудности его у нее подогнулись ноги.
Красивый корабль под распущенным красно-белым парусом с синей полосой отошел от берега. Блестели под солнцем мокрые лопасти весел — гребцы вели «Тюленя» на широкий простор, туда, где его подхватит ветер. Ингвильда уже не видела Хродмара, но вместо прежнего отчаянья и пустоты вдруг ощутила в сердце стойкое тепло. Пусть сейчас им приходится расстаться — душа ее будет с ним всегда.
Ингвильда вытерла лицо, поднялась и поспешно вышла к самому берегу. «Тюлень» проплывал мимо нее, она смотрела сверху и видела каждого человека на скамьях. Она видела Хродмара; вот он вскинул голову и увидел ее. Руки его лежали на весле, но он кивнул ей, улыбнулся издалека. Ингвильда подняла обе руки над головой и широко помахала ему. Она будет его ждать. И какие бы пугающие видения ни бросал ей ее нежданно обретенный дар, она будет верить в добрую судьбу, Если не верить, что и жить станет незачем.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Огонъ над крышами Страндхейма
Прищурившись, Хродмар всматривался в знакомые очертания берега. Уже отчетливо был виден Дозорный мыс, стороживший горловину Аскефьорда, а на мысу мелькало неясное движение: их тоже заметили. Раньше самыми лучшими в дружине Модольва глазами обладал Геллир. Теперь же Геллир по старой памяти еще сидел на своей привычной скамье, со своим длинным носовым веслом, к которому за долгие годы привыкли его сильные руки, но веки его опущены над мертвыми, навек погасшими глазами. Лицо хирдмана было неподвижно-спокойно, но и он не мог не думать о том, что сидит на веслах, как видно, в последний раз.
так говорил Повелитель Битв. Хродмар вспомнил рассказ об одном хирдмане, который, лишившись в бою ноги, продолжал сражаться, опираясь коленом о корабельную скамью. Человек с любым увечьем может найти себе применение — но и сам Один не нашел достойного дела для слепца. На что годится ослепший воин? Только складывать саги о прошлых походах и подвигах, чтобы долгими зимними вечерами заставлять слушателей дивиться чужой доблести, разжигать в сердцах мальчишек нетерпеливую Жажду воинской славы и тяжко терзать собственную душу. Кто больше всех имел, тот больше и потеряет, — осенило вдруг
