— Что с тобой? — стараясь скрыть дрожь, с сердитой требовательностью спросил Фрейвид. Он и в самом деле сердился, как сердится сильный и гордый человек, чувствуя, что не может побороть страх. — Тебе было виденье? О чем оно?
Ингвильда отодвинулась от него как можно дальше, насколько позволяла длина лежанки в тесном закутке. За занавесом тоже было тихо: хирдманы в землянке напряженно и тревожно прислушивались к разговору хёвдинга с дочерью-ясновидящей. А Ингвильда снова закрыла лицо руками, как маленький ребенок в попытке спрятаться. Она дрожала после пережитого потрясения и не находила в себе сил рассказать отцу о том, что видела его мертвым. Произнести вслух, даже допустить мысли о подобном для нее было более страшным и кощунственным, чем своими руками попытаться обрушить один из опорных столбов Тюрсхейма. Но первое из страшных видений стояло у нее перед глазами, она могла подробно рассмотреть лежащее тело, и у нее не было никаких сомнений: Фрейвид хёвдинг лежал убитым перед священным Волчьим камнем в святилище Тюрсхейм. Таков был конец дороги, на которую он сейчас вступал.
— Что открыли тебе боги? — настойчиво спрашивал Фрейвид. — О чем они предупреждают нас?
— Я видела горе, — выговорила наконец Ингвильда, и никакими силами из нее сейчас нельзя было бы вытянуть более подробный ответ. Ведь сейчас было не новолуние, она не ждала видений и не знала, верить ли тому, что увидела. Хотелось бы не верить, но где взять такой смелости? — Я знаю одно, — тихо сказала Ингвильда, опустив руки, но не глядя на отца. — Вероломство порождает вероломство, горе и гибель. Не нужно этого делать, отец.
Фрейвид нахмурился. Он тоже вспомнил, что сейчас вовсе не новолуние, и в нем возникло подозрение: богами ли были посланы дочери те пугающие видения, которых она не хочет ему открыть? Впрямую он не подозревал ее в притворстве, но, может быть, их внушило сердце, не желающее расстаться с памятью о Хродмаре. Так стоит ли ей верить?
— Я согласен с этим, как согласится и всякий разумный человек, — сурово ответил он. — Из дурного зерна не может вырасти ничего хорошего. Вероломство всегда породит только вероломство. Это неплохо бы помнить нашим бывшим гостям-фьяллям. Разве не вероломно с их стороны разорить мою усадьбу после того, как я целый месяц давал им пристанище, кормил и лечил их, да еще и продал железо? Чем был их поход, если не вероломством? Теперь же наш путь указан речами самого Одина. Ты знаешь, что говорил Властитель?
Ингвильда наконец посмотрела на отца. Он ничего не понял.
— Фьялли первыми нарушили обет дружбы! — настойчиво повторил Фрейвид, как будто убеждал не только дочь, но и самого себя. Ее молчание уже не требовало споров, но Фрейвид, непривычно разгорячившись, все не мог успокоиться. — Никто тебя не осудит, если ты отдашь это обручье Вильмунду ярлу. Ты не опозоришь своего отца и не заставишь обручать тебя без тебя самой?
— Ты волен поступать как тебе угодно, хёвдинг, — тихо и безразлично ответила Ингвильда, впервые называя его хёвдингом, а не отцом. — Но я обещана Хродмару сыну Кари и по доброй воле не буду принадлежать никому другому.
Возбуждение, принесенное видениями, уже схлынуло, в душе осталась гулкая пустота. Ингвильде не хотелось спорить, убеждать — она просто знала, что это не нужно. Фрейвид может нарушить обещание, данное фьяллям. Но сама Ингвильда не могла отступиться от обетов, которыми обменялись они с Хродмаром не в гриднице перед людьми, а наедине. Обетами, которые слышали только они двое да еще богиня Вар*, хранительница людских клятв.
Фрейвид вышел, оставив Ингвильду успокаиваться и одеваться, опять прислал к ней Бломму. Обручье он пока оставил у себя. Она одевалась к пиру, не замечая, какие одежды и украшения подает ей служанка. Бломма расчесывала ей волосы, а Ингвильда снова вспоминала свое виденье. Тьма, полная огненных отблесков, вытянутое человеческое тело, висящее на дереве, — жуткое зрелище отталкивало ее, но она, преодолевая ужас и отвращение, пыталась мысленно вглядеться и понять, что же обещает ей судьба. Но видение ускользало и прятало от нее свой смысл. Одно было ясно: кого-то из тех, кого она знает, ждет страшная смерть, и это событие окажет огромное влияние на судьбу Ингвильды… и, может быть, не только ее. Ингвильда сознавала, что отец толкает ее на гибельный путь, но и сам идет по нему впереди нее. Ее терзали противоречивые чувства: судьба всесильна, от своей участи не уходил ни один из героев древности; но, с другой стороны, ее видения — как вторая руна в трехрунном раскладе при гадании: они указывают, что
Но Вильмунд… Ей вспомнилось, как они стояли рядом во время жертвоприношения и как он сжимал ее руку, стараясь подбодрить. Да, он изменился за эти месяцы, повзрослел и поумнел, стал лучше понимать жизнь. Тот, кому случалось бывать в опасности, становится более чуток к знамениям. Может быть, хоть его-то ей удастся убедить? Ингвильда не слишком верила, что властный и упрямый Стюрмир Конунг посчитается с волей своего юного сына больше, чем Фрейвид считается с ней самой, но ей мучительно хотелось найти опору хоть в ком-то.
Когда Фрейвид Огниво в окружении родичей и домочадцев шествовал к усадьбе Лейрингагорд, никто по их виду и заподозрить не мог бы, что самоуверенный хёвдинг только что получил недобрые знамения на будущее, а его прекрасная и благоразумная дочь впервые в жизни осмелилась противиться его воле. Еще не совсем стемнело, но челядинцы с горящими факелами в руках окружили семью хёвдинга, и они шли в огненном кольце, как боги, озаренные небесным сиянием. Сегодня был значительный день в их жизни.
Двор Лейрингов напоминал муравейник. В домах и на дворе сновали нарядно одетые люди, из дверей и дымовых отверстий неслись, перебивая друг друга, запахи жареного мяса и рыбы, разных похлебок, душистого меда. Ингвильда беспокойно оглядывалась по сторонам, не зная, на что решиться. Сейчас они пройдут в гридницу, их усадят за столы, Вильмунд будет за мужским столом очень далеко от нее, и она не сможет сказать ему ни единого слова.
Ингвильда схватила Бломму за руку и притянула к себе.
— Пойди разыщи Вильмунда ярла, — шепотом приказала она. — Скажи, что мне нужно сейчас поговорить с ким, пока не качался пир. И приведи его на задний двор, туда, в угол за стену. Помнишь?
— Ой! — Бломма сморщила нос.
В прошлом году, когда она тоже приезжала с Альмзейг и Ингвильдой на осенний тинг, какой-то пьяный хирдман Лейрингов чуть не утащил ее в угол за отхожим местом, и это неприятное событие навек врезалось ей в память. Ингвильда тоже без удовольствия вспоминала шум по этому поводу, да и место для свидания с сыном конунга было малоподходящим, но выбирать не приходилось.
— Иди! — прошипела Ингвильда к подтолкнула служанку к гриднице. — Наверняка он уже здесь.
