— Гори, мерзавец, гори! — истошно заклинала она. — Вся твоя сила сгорает, сгорает!
Но щит не сгорал. Уже языки пламени, как лучи вокруг солнца, вырвались на волю вокруг него, но сам круглый щит оставался свободен; пламя жгло Трюмпу, и она, не выдержав, выскочила из огненного круга и завертелась, сбивая пламя с одежды.
— Гори, мерзавец, гори! — со злобой уже не торжествовала, а требовала она, потрясая сжатыми кулаками. На ее закопченном лице дико горели глаза, а них отражалось багровое пламя, серые волосы разметались и вились на ветру.
Но щит не сдавался. Багровый огонь опадал, сожрав всю свою пищу, а щит лежал в его середине, все такой же несокрушимый. Все злобные духи, призванные Трюмпой, ничего не могли поделать с защитой Отца Колдовства.
— Ах так, мерзавец! — зашипела старуха, когда огонь почти угас. — Погоди же! Я тебе еще покажу! Я тебе найду место!
Сообразив, она кинулась на щит, схватила за край и взвыла, потрясая обожженной рукой. Но боль не охладила ее пыла, и вот уже старуха, обернув край щита плащом, волокла его по земле к обрыву.
— Ты у меня узнаешь! — задыхаясь от непомерного усилия, шипела она на ходу. — Ты очень разогрелся, мерзавец, тебе надо остудиться! Ступай к морским великаншам! Ты для них достойный муж! Ступай к ним! Твоя сила утонет, и больше ты не будешь мне вредить!
Подтащив щит к самому краю обрыва, Трюмпа с трудом столкнула его в море. Стукнув краем по камню, щит сорвался в темную бездну. Трюмпа слушала, вытянув тонкую шею. Спустя долгое время снизу донесся глухой всплеск.
— Теперь ты пропал, мерзавец! — тихо, словно истощила в борьбе со щитом все силы, просипела старуха. — Теперь ты мне не помешаешь.
Медленно, согнувшись и уронив голову, она вернулась на вершину горы и села прямо на землю возле угасающего костра. Пламени уже не было, только багровый круг тихо мерцал на черном камне. Старуха бросила на угли пучок трав, наклонилась, жадно вдыхая беловатый дымок. Ее голова клонилась все ниже, ниже, потом старуха сильно вздрогнула и мягко опустилась на камень возле самых углей. Она казалась спящей. А дух ее, вырвавшись из тела, невидимо взмыл в темное небо.
Во сне Хельге вдруг показалось, что ее ударили. Резко открыв глаза, она сразу услышала рядом с изголовьем шорох. Какое-то брезгливое, отвратительное чувство толкнуло ее вскочить и повернуться: так и казалось, что рядом возится крыса.
Но это была не крыса. Возле ее изголовья на полу прыгало странное существо, похожее на птицу, на маленькую, меньше обычной, ворону. Но за ворону ее принять было нельзя: ее глаза горели красным, серые жесткие перья торчали во все стороны, а на лице — так и подумалось, хотя какое же у птицы лицо! — было какое-то осмысленное и этим жуткое выражение. В клюве кошмарного существа была зажата серебряная цепочка, второй конец которой уходил под подушку Хельги.
Вскрикнув, Хельга отшатнулась, толкнула спиной спящую Сольвёр; птица сильно дернула клювом цепочку, и из-под подушки со звоном выпала на пол серебряная застежка. Хельга с криком подалась вперед и схватила застежку. Жуткая ворона дернула, Хельга вскрикнула от боли — края царапали ей ладонь, но не выпустила застежку. Чудовищная птица тянула цепочку к себе с такой невиданной силой, что Хельга поползла к лежанки на пол, голова ее свесилась вниз, волосы упали на земляной пол. Казалось, сами тролли тащат ее в темное подземелье! Почти вися вниз головой, Хельга ничего не видела и кричала от ужаса и боли, но не выпускала застежки, а ворона тянула на себя, смутно повизгивая. Это не могла быть ворона, никак не могла! Хельга знала, что это существо — не в себе, не на своих путях, его сотворило колдовство и связываться с ним — смертельно опасно! Но выпустить застежку, одного из воронов, подарок Хеймира! Это все равно, что отдать троллям свою душу!
За ее спиной раздался крик, потом другой, ее схватили за плечи, потащили назад; разрываемая на части, Хельга вопила не своим голосом, вопила Сольвёр, едва проснувшаяся и напуганная, кричали женщины, разом вспомнившие, как однажды, такой же темной ночью, к ним явился мертвец. Сольвёр изо всех сил тянула Хельгу назад на лежанку, ворона тянула к себе. И вдруг цепочки лопнули, сила разрыва отбросила Хельгу назад, она повалилась спиной на Сольвёр, а над ней ринулся невидимый черный вихрь.
— Ворона, ворона! — задыхаясь, невнятно кричала она. — Ворона! Моя застежка! Она унесла! Ворона!
Вся девичья поднялась, в доме заскрипели двери, застучали шаги. Мертвой хваткой сжимая в руке спасенную застежку, Хельга рыдала в объятиях Сольвёр, а фру Мальгерд напрасно пыталась разжать ее окровавленные пальцы. Домочадцы с факелами ползали по полу, собирая рассыпанные звенья серебряных цепей. Наконец Рзвунг принес последнее.
— Под дымовиком в кухне! — гордо доложил он, даже довольный этим забавнейшим происшествием. — Туда, значит, улетела.
— Это была ведьма, ведьма! — твердили женщины. — Ведьма в обличье птицы! Мы о таком слышали! Да кто же не слышал! Она хотела нас погубить!
— Она украла… унесла одну застежку, — рыдала Хельга и никак не могла остановиться.
— Ну и что? — утешали ее родичи, предлагая воды в ковшике и наперебой гладя по голове. — Подумаешь, застежка? Тебе что, нечем заколоть платье?
— Было бы хуже, если бы она взяла прядь волос или рубашку! — говорила фру Мальгерд. — Через это можно колдовством погубить человека. А через серебро — нельзя. Серебро само защищает и себя, и того, кто его носил. Не бойся ничего.
— У тебя же вторая осталась! — говорил Хельги хёвдинг, косясь на застежку в руках Дага, с которой тот подолом рубахи стирал кровь. — Мы закажем вторую точно такую же. И камушки вставим. Хочешь, зеленые, как были, а хочешь, красные, чтобы все было одинаково.
— Оставь эту для плаща, а на платье я подарю тебе другие, — говорил Хеймир.
Это был не первый ночной переполох, который ему пришлось пережить за последние месяцы, но сейчас он был по-настоящему взволнован. Тот ужас потери, который он пережил вместе со всеми в ту памятную ночь, все никак не проходил и заново вспыхивал при малейшем беспокойстве. Полуодетый, разлохмаченный, с нервно блестящими глазами, он был непохож на себя, но именно сейчас, видя его волнение, домочадцы Тикгвалля впервые по-настоящему признали его за своего и толкали локтями, не замечая и не прося прощения. Впрочем, он тоже ничего не замечал, думая только о том, как бы пробиться к невесте через толпу женщин.
— Но ведь говорят… — услышав его голос, Хельга поспешно вытерла лицо и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, но голос ее все равно оставался ломки и густым от плача, — ведь говорят, что эти застежки заколдованные… И ты любишь ту, кто их носит. А вдруг теперь ведьма заворожит тебя? Это так страшно!
— Ох! — Хеймир перевел дух и усмехнулся. — Надеюсь, не настолько, чтобы я вдруг влюбился в эту ворону. Хороша же невеста для меня! Всю жизнь о такой мечтал!
Даг фыркнул первым, потом захихикал кто-то из женщин, и вскоре уже смеялась вся девичья. Видя спокойствие Хеймира, все остальные успокоились тоже, и даже Хельге ее страх показался глупым. Отблески факелов освещали десятки хохочущих лиц, одно подле другого, поскольку в покой набилось чуть ли не все население усадьбы и он сразу стал очень тесным. Смеялись женщины и хирдманы, Мальгерд хозяйка и Рэвунг, Сторвальд и Атла, Хельги хёвдинг и маленькая Векке. Вальгард хохотал гулко и громко, как настоящий великан. На таком уж счастливом месте стояла усадьба Тингвалль, что все самое страшное для нее в конце концов оборачивалось смехом.
Через несколько дней две служанки и пастух, рано утром вышедшие выгонять коров, увидели на юге два дымовых столба. Держась за дверь хлева, Гейсла застыла, приоткрыв рот и не сводя глаз с двух серых, туманных деревьев, растущих от земли до бледного рассветного неба. Два дымовых столба! Сколько о них твердили в Хравнефьорде за последние месяцы, как все ждали и боялись увидеть их, так ждали и так боялись, что под конец уже не верилось, что когда-нибудь знак действительно будет подан.
— Альдис! Грьот! — крикнула Гейсла, все еще не в силах оторвать глаз от неба. — Люди! Смотрите! Дым! Дым! — завопила она, сообразив наконец, что надо поднимать шум. — Дым на юге! Два столба! Как говорили! Хёвдинг! Скорее скажите хёвдингу!
