ее в залог своей покорности. А Гудмод, видите ли, будет так добр, что будет жить в мире, так и не отдав Ауднирова наследства. Позор!
— Этого не должно быть! — горячо продолжал Даг, вскочив с места и сделав несколько шагов к очагу, к середине гридницы. На скулах его загорелся румянец, кулаки сжимались, как перед дракой. — Мы отдадим им Хельгу… Никогда! Отец! Ты не можешь этого хотеть! Весь берег решит, что мы признали себя неправыми! И что хёвдинг у нас теперь — Гудмод Горячий! Мы не должны ее отдавать! — снова и снова спорил он с тем, с чем не мог смириться. — Этого не должно быть!
— Даг, перестань! — Хельга бросилась к брату и схватила его за руку, точно хотела удержать. — Ничего страшного… Даже очень хорошо. Мы помиримся, а это главное. И все будут нас уважать, когда увидят, что Гудмод и Брендольв уважают нас по-прежнему.
— Вы ведь с детства знаете друг друга, — словно оправдываясь, добавил хёвдинг, довольный, что сама дочь поддержала его решение. А к возражениям Дага он был готов, хотя, конечно, от этого они не стали приятнее. — Брендольв немножко упрям, но он достойный человек. Если уметь с ним обходиться… Он все сделает для тех, к кому привязан. А ни к какой другой женщине он не привяжется больше, чем к тебе. Он затем и вернулся, чтобы жениться. Он сказал, что любит тебя.
— Что-то я сегодня в нем никакой любви не заметил! — бросил Даг и повернулся к Хельге, даже взял ее за плечи, чтобы удобнее было заглянуть в глаза. — Хельга! Но ты-то понимаешь, что они тебя требуют в заложницы! Какая уж тут любовь!
— Простая! — мягко ответила Хельга и заставила себя улыбнуться, ясным взглядом глядя в напряженные глаза брата. — Я очень рада… Очень рада, что так вышло. Я люблю его. Правда, Даг. Я люблю Брендольва и буду с ним счастлива.
Даг выпустил ее и отошел. Он не знал, верить или нет. Раньше он не замечал, чтобы его сестра испытывала к Брендольву пылкую страсть, как Брюнхильд к Сигурду. Однако, чужая душа темна. А чужая любовь и подавно. Разве со стороны разберешься, кто кого и как любит, даже если речь идет о близких людях? Даг не верил, потому что не хотел верить, но не смел спорить, потому что в любви, как на поединке, каждый сам решает за себя.
И Хельга молчала. Ей было нечего добавить. Она сама себя не понимала и рвалась пополам. Она была уверена, что поступила правильно, согласившись на этот брак и даже солгав ради спокойствия родичей. И в то же время ей было больно про мысли о Хравне, который сейчас заполнял всю ее душу. Ей вспоминалось море сияющего света, из которого звучал ей голос Хравна, потом его лицо со впалыми щеками, острым прямым носом и густыми черными бровями. Его глаза смотрели сегодня так живо, так ласково, как не умеют смотреть духи… Просто не умеют. Хельгу рвали на части несовместимые мысли и ощущения: она была уверена, что Хравн — не человек, но мысль о свадьбе с Брендольвом казалась такой ужасной, точно у нее отнимется самое дорогое. И она больше никогда не ощутит этой огромной силы, этой живой связи с миром, с каждой горой и каждой травинкой, с морем и ветрами. Хравн был здесь, он смотрел ей в лицо своими живыми, бездонными глазами. Но она должна… Сам Хравн сказал: давать должен тот, кто имеет. Примирение с Лабергом необходимо, с этим согласны и отец, и Даг. И если этому нужна жертва, что ж, пусть…
— А те два корабля надо потребовать в качестве вена, — говорила тем временем Мальгерд хозяйка. — Или в свадебные дары. Хочешь иметь корабль, Хельга?
— А там и конунг вернется! — добавил Хельги хёвдинг. — Ну и пир же мы устроим!
Хельга не отвечала. Ее существо раздваивалось, а из мыслей не шел все тот же нелепый вопрос: а как же Хравн?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТРОПА МЕЖДУ МОРЕМ И НЕБОМ
В день, когда назначено было обручение Брендольва сына Гудмода с Хельгой дочерью Хельги, усадьба Лаберг представляла собой малое подобие летнего торга в Эльвенэсе. Гудмод Горячий жил широко и каждый раз приглашал к себе на зиму чуть ли не сорок человек; теперь же к зимующим гостям прибавились приглашенные нарочно на этот случай — все, кого только можно оповестить и собрать за десять дней. В последние дни по фьорду то и дело тянулись корабли под праздничными цветными парусами, большие и поменьше, от рыбачьих лодочек, с опаской обходящих плавучие льдины, до огромного дреки Хальвдана Седого. Можно было подумать, что здесь собирают войско!
Хельги хёвдинг привел этому «войску» значительное подкрепление, взяв с собой чуть ли не всех домочадцев. Обручение одного из его детей было для всей усадьбы Тингфельт кровным делом, и даже Троа обиделась бы, если бы ее не взяли.
Сама Хельга держалась тихо, не в пример прежним праздникам. Мысли о Брендольве мешались с мыслями о Хравне, она никак не могла свыкнуться с близкими переменами в своей судьбе. Суета и разговоры о ее обручении казались ей какими-то ненастоящими, точно все вокруг лишь играют в подготовку к ее замужеству. А Хельге все не верилось. Вот уже и усадьба Лаберг видна, а она все не верит. Так и хочется спросить: вы это взаправду?
Раньше ей думалось, что звание невесты сразу сделает ее каким-то совсем другим человеком, кем- то вроде бабушки Мальгерд — уравновешенной, мудрой, рассудительной. Хельга ждала этой перемены, прислушивалась, пытаясь найти ее в себе, не находила и снова ждала. «Я выйду замуж в шестнадцать лет, как бабушка! — убеждала она сама себя, но и это, волнующее и желанное для всякой девушки слово „замуж“ отдавалось в ее душе каким-то мелким, тусклым звуком. Хельга была даже разочарована тем, что не радуется в полную силу. Черное копье Ворона и море ветров ей вспоминались смутно, как приятный сон. Да и не сон ли все это? Хельга устала от попыток понять, что в ее жизни явь, а что сон. Ее везли в усадьбу Лаберг, чтобы обручить с Брендольвом, и она послушно поддавалась общему движению. А испытывающие, недоверчивые взгляды Дага заставляли ее изо всех сил притворяться веселой. Даг не спорил с сестрой о состоянии ее сердца, но молча не верил в ее счастье. И вся эта поездка выходила совсем не такой, какой ей следовало бы быть.
Берег возле Лаберга пестрел многочисленными тушами вытащенных кораблей, на огромном плоском камне, который служил молом, толпился народ. Ворота были открыты на всю ширину, возле них тоже шевелилась нарядная, полная ярких цветных пятен, толпа.
Завидев хёвдинга с его людьми, гости закричали, толпа раздалась, чтобы дать им проехать. На крыльце была суета, из сеней звучал голос Гудмода Горячего, который требовал дать ему дорогу. Хельга торопливо шарила глазами по толпе, пытаясь найти Брендольва. От волнения у нее замирало сердце: каким он окажется теперь? Прежним, веселым и дружелюбным, или тем, что был у кривой елки — замкнутым и угрюмо-неприветливым? А он вдруг выскочил из-под самой морды ее лошади и протянул руки, чтобы снять Хельгу с седла.
— Откуда ты взялся? — ахнула она.
Но Брендольв только подмигнул ей. Он тоже еще не свыкся с переменой, которая поставила их в совсем новые отношения друг к другу, и не сразу нашелся.
— Я тебя ждал, — просто и ласково сказал он.
Хельга подняла глаза к его лицу и удивилась: это опять стал другой Брендольв. Глаза его сияли, улыбка была полна уверенной радости, и он даже показался ей красивее, чем прежде. И Хельга засмеялась от облегчения: все сразу встало на свои места. Призрак Хравна растаял, и Хельга разом осознала: она — невеста! Невеста Брендольва!
На пиру Хельгу посадили в самую середину женского стола, на место, которое всегда занимала Мальгерд хозяйка. Хельга была смущена, но понимала: эта честь — дань ее новому положению. Брендольв был от нее довольно далеко, но Хельга то и дело посматривала на него и неизменно встречала ответный взгляд. И каждый раз Брендольв улыбался ей, и лицо его было таким ласковым, таким приветливым, что тревоги и сомнения начисто исчезли из памяти Хельги. Душа ее тянулась навстречу ему, сердце переполнялось бурлящей радостью. Для нее открывалась новая жизнь. И главной опорой этой новой жизни отныне был Брендольв. И Хельга верила, что теперь эта радость и расположение друг к другу будут их
