Атле, но не могла не ждать — а вдруг… Однако то, что она увидела, не имело с Вороном ничего общего.
— Вон, возле камня! — Равнир показал рукой на что-то большое, шевелящееся возле самой полосы прибоя. — Эй!
Но ответа на окрик не последовало. Темная сгорбленная фигура медленно брела впереди, не оглядываясь, слегка покачивалась на ходу, корочка льда обламывалась под тяжелой поступью.
— Не кричи! — попросила Атла и неуверенно добавила: — Это не медведь?
— Откуда? — удивился Равнир. — А тролль его знает…
Хельга поежилась и схватила Равнира за локоть. В темной молчаливой фигуре было что-то необычное, неприятное… Нет, очертания были вполне человеческие, в них даже угадывалось что-то знакомое. А голос в глубине души твердил, что лучше бы им не встречать этого человека.
Равнир тоже хмурился, вглядывался, стараясь узнать полузнакомую фигуру. Но кричать он больше не пробовал.
— Да великаны с ним! — решил Равнир наконец. — Нам все равно не по пути.
Темная фигура медленно удалялась вдоль берега, а тропинка на Тингфельт ушла от моря. Ветер пробирал дрожью даже через меховую накидку, под небом было неуютно. Скорее хотелось в теплый дом, в тесный кружок у очага.
— Орре наверняка опять рассказывает про Греттира! — сказал Равнир, когда до ворот усадьбы оставалось шагов пятьдесят. — Он же вчера добрался как раз до того, как Греттир пришел на усадьбу Торхалля… У которого всю скотину погубил оживший мертвец…
Хельга вдруг остановилась. Темная сгорбленная фигура, неуклюже бредущая по самой полосе прибоя, опять встала у нее перед глазами. Ее осенила такая догадка, от которой волосы шевельнулись и по спине пробежала холодная дрожь, точно зазябший тролль погладил мохнатой лапой.
— Этот… кого мы видели… — пробормотала она, подняв к лицу Равнира бессмысленный от ужаса взгляд. — Если бы я не знала, что он умер… я бы сказала, что это Ауднир…
Несколько мгновений Равнир недоумевающе смотрел на нее, а потом до него дошло. Резко оглянувшись к морю, он схватил Хельгу за руку и бегом потащил в ворота усадьбы. Густая липкая тьма выползала из моря и тянула руки им вслед.
Хринг хёльд по прозвищу Тощий очень уважал старину. Род его был небогат, но так древен, что Хринг с гордостью называл своего предка, тоже Хринга, в числе дружины Хельги Убийцы Хундинга, бывшей с великим героем на корабле, когда
Хринг Тощий очень любил поговорить о своем предке и гордился им тем более, что в настоящем предметов гордости у него оставалось немного. В округе Тингфельта род его считался не из самых богатых, свою жизнь он прожил тихо и скромно, поскольку слабая грудь и кашель, мучивший его с детства, не позволяли мечтать о морских походах и воинской славе. К счастью, сын его Рамбьёрн унаследовал родовую гордость, но не унаследовал болезни, так что теперь, сидя по вечерам у огня и слушая тихие вздохи жены и дочери, Хринг хёльд мечтал о новой славе, которую добудет Рамбьёрн под предводительством Брендольва сына Гудмода и молодого Вильмунда конунга. Может быть, Хринг Тощий еще доживет до того дня, когда эти древние стены снова покроются ткаными коврами, на столы встанут золоченые кубки, горящие так ярко, что не потребуется огня…
— Что-то дверь скрипит! — сказала Арнтруда хозяйка. Сидя у очага, она пряла шерсть, и ее суровый вид без слов говорил: чем вспоминать о прежней славе и мечтать о будущей добыче, лучше бы раздобыть что-нибудь существенное для настоящего! А то опять позовут на пир, а хозяйке нечего надеть! — Ты заперла хлев?
Она обернулась к служанке. Снилла, притворно суетливая и непроходимо ленивая худощавая женщина, усердно закивала:
— Заперла, заперла! А как же! Такой ветер!
— Это ветер где-то шумит, — сказала Хлодвейг. — Когда тихо, каждую мышь слышно.
Был бы дома Рамбьёрн, любитель поговорить, никто из них не услышал бы ветра. Хлодвейг не любила долгих зимних вечеров, когда от ужина до отхода ко сну не услышишь ничего, кроме скрипа дверей да голосов домочадцев. За каждого из них Хлодвейг сама могла бы сказать решительно все, что только тому может прийти в голову. «Говорила я тебе — лучше мой молочные ведра, а то скиснет…» — это мать. «Я все вымыла и высушила на ветру! — клянется Снилла. — Это Снют рядом разбросал рыбьи отходы — нет бы сразу отнести в хлев…» «Весь фьорд тогда был покрыт кораблями, и у каждого была золоченая голова дракона на носу! — вспоминает отец о тех походах, которых никогда не видел, но которые скрашивают его собственное серое существование. — И у каждого паруса были цветные, красные, синие, зеленые, а у конунга Хельги даже шитый золотом…» «Ох, как кости ноют! — кривит морщинистое лицо Снют, старый работник. — Это опять к снегу…»
Хлодвейг не удержалась от вздоха. Напрасно она все-таки побоялась дождя со снегом, который влажной противной пеленой висел над берегом с утра, и не пошла в Тингфельт. Дома работы мало, мать отпустила бы. А зато в Тингфельте так хорошо, так просторно, так весело горит огонь на трех очагах в гриднице, и там так много народу! Есть гости с других усадеб, играют в тавлеи, рассказывают саги, женщины рукодельничают, мужчины обсуждают дела, молодежь смеется… В мыслях Хлодвейг мелькнуло остроносое и все равно привлекательное, живое лицо Равнира, и она улыбнулась, слегка махнула рукой, отгоняя видение.
Серая кошка, гревшаяся у огня, тяжело вздохнула, будто ей ой как трудно жить на свете.
— Несчастненькая ты наша! — насмешливо посочувствовала ей Хлодвейг. И опять пожалела себя, что сидит дома, где словом не с кем перемолвиться, а не в Тингфельте, где так хорошо!
За деревянной стеной послышался какой-то шум, невнятный топот. Кто-то большой и тяжелый будто терся боком о перегородку. Коротко мыкнула одна из коров.
— Какая-то корова отвязалась! — решила Арнтруда хозяйка и кивком послала Сниллу во двор. — Поди посмотри.
Снилла неохотно поднялась и стала копаться в куче потертых накидок и плащей. Ветер выл во дворе, и от одной мысли о том, что сейчас надо под него выйти, становилось тоскливо.
— Ну, ты идешь? — подгоняла ее Арнтруда хозяйка. — Всегда ты так: сегодня запрягаешь, завтра едешь!
— Зря все-таки ты велела забить эту дверь! — сказал Хринг хёльд. — Ее не зря прорубили когда-то. В старину люди были не глупее нас с тобой! Сейчас не пришлось бы выходить во двор, будь эта дверь открыта!
— Если в древности люди жили в хлеву, я очень рада, что подождала родиться! — сварливо отозвалась Арнтруда хозяйка. — А если кому-то очень нравится, как пахнет навозом, то он может переселяться в хлев. Хоть навсегда!
Хлодвейг встала и натянула накидку. Она не любила слушать, как родители перебраниваются. В молодости Арнтруда дочь Торберга прельстилась знатностью жениха и всю жизнь не могла ему простить бедности. Причин для недовольства находилось предостаточно. В самой крупной причине семейство жило — это был их собственный дом. Из восхищенного почтения к предкам Хринг хёльд отказывался сделать то, что следовало бы сделать еще его прадеду — разобрать дом, который построил еще Хринг из дружины
