были переполнены постояльцами, в основном беженцами с севера. На Брендольва, знатного человека, приехавшего прямо от конунга, смотрели с тем же вопросом в глазах, с каким он сам смотрел на Вильмунда: когда же все это кончится? Скоро будем драться?
— Мы торчим тут, е этом навозном сарае, спим вповалку, как свиньи! — на одном из ночлегов гался какой-то хёдьд, у которого за спиной осталась сожженная фьяллями усадьба, а на руках было полтора десятка домочадцев. — И еще благодарим богов, что нас пустили жить в старый хлев! А то могли бы остаться зимой в лесу! Дичи уже почти нет, серебро у меня на исходе. Вчера пряжку с пояса продал скоро штаны буду руками держать! Мы угнали особой всю скотину и вот уже съели всех коров и овец. Осталось приняться за лошадей! Так что у нас каждый день — священный праздник!
— Конунг думает собирать войско или ждет, пока мы подохнем тут от голода? — уже безо всякой почтительности подхватил другой, даже не назвав сначала своего имени. — Если мы не вернем наши усадьбы до весны, не посеем вовремя, то я не знаю, сколько из нас увидит следующую зиму! Скорее, никто!
И в ответ Брендольву оставалось только повторять те же доводы, которыми отговаривался Вильмунд конунг, бранить медлительного — или изменчивого — Фрейвида хёвдинга, который не дает войска, обещать скорую помощь восточного берега… А что ему еще оставалось?
— Я, конечно, не в праве давать советы такому знатному человеку, — перед отъездом напутствовал Брендольва хозяин одной из усадеб, носившей смешное название Овсяные Клочья и так же переполненной незваными и невольными гостями, как и все другие. — Да тебе, пожалуй, и нечего бояться. С такой большой дружиной тебя не тронут…
— Кто не тронет? — хмуро спросил Брендольв. В тесном и душном овине, где он и его хирдманы спали чуть ли не на головах друг у друга, он совсем не выспался и чувствовал себя почти больным от усталости.
— Тролли знают их имена, а я и не хочу знать! Между нами и двором Эрлейка Простыни завелись какие-то разбойники. И меня не удивит, если раньше они были добрыми бондами с севера! Ко мне уже приходили люди, которые от них пострадали. Правда, У тебя большая дружина, а их гораздо меньше. Тебе не стоит тревожиться.
Но Брендольв тревожился, хотя и не за себя. Его опасения, с которыми он еще в начале зимы плыл домой от кваргов, начали сбываться во всей полноте. Хозяева усадеб жаловались, что бродяги выгребли все овощи из полевых хранилищ, унесли все сено из лесных сараев. Земля, до которой враги еще не дошли, уже оказалась разоренной. Конечно, на дружину в сорок человек разбойничьи ватаги не смели покушаться, и Брендольв доехал до цели без приключений такого рода, но на душе у него было невесело. Глядя на унылые леса, голые каменистые холмы, меж которыми пролетал его путь на юг, он живо воображал оборванных, голодных, угрюмых людей, которым нужда и отчаяние не оставили другого выбора. Наверняка кто-то сейчас лежит в этих холмах с дубинами и луками, мерзнет, растирает застывшие пальцы, но не смеет развести огня, выжидая, пока поедет добыча послабее и попроще! Здесь-то никто не подумает, что в округе завелись тролли! Тролли завелись в человеческих душах, но это вызывало не возмущение, а горечь. Ибо этих троллей вырастила сама жизнь, и простым возмущением их не изгнать. Сначала надо изгнать из страны захватчиков. А победоносные битвы уходили в сознании Брендольва все дальше и дальше. У квиттов нет войска, нет достойного вождя. А без этого и сам Сигурд Убийца Фафнира ничего не сделает. Это только в сагах герой бывает один… Странно было думать, что совсем недавно, пару месяцев назад, он сам, Брендольв, верил в саги и мечтал о великих подвигах, совершаемых в гордом одиночестве. Вздыхая при виде неприветливых холмистых долин, Брендольв надеялся, что малость поднабрался ума.
На Остром Мысу было полно народу, как будто тинг, собранный здесь осенью, решил никуда не расходиться и переждать до следующего года. Но теперь Брендольва это не удивило. Завидев впереди море, он уверенно повел свою дружину к усадьбе Лейрингов, рода, из которого была кюна Далла. В прошлый раз, когда он ехал на озеро Фрейра, шумливые и заносчивые Лейринги не понравились Брендольву, и он не стал бы искать у них гостеприимства. Но в конце концов сама кюна Далла послала его к ним! Примут, не разорятся!
— Ты откуда и к кому? — грубо спросил какой-то хирдман, когда Брендольв въехал во двор усадьбы.
— Я — Брендольв, сын Гудмода, с восточного побережья! — надменно и зло ответил Брендольв. — У меня есть что передать от кюны Даллы ее брату Гримкелю.
— Гримкеля ярла нет, — не с той наглостью, но хмуро ответил хирдман. — Он собирает войско. Я скажу хозяйке. Пойдем.
Фру Йорунн, к которой хирдман отвел Брендольва, сидела в гриднице среди мужчин, не на высоком хозяйском месте, но совсем рядом с ним. Это была сморщенная, неприятная старуха, и казалось невероятным, что это — родная мать молодой и красивой кюны Даллы. Но глаза ее под морщинистыми темными веками смотрели умно, и Бреяндольв понадеялся, что хотя бы с ней он сможет договориться.
— Ты — Брендольв с востока? — спросила фру Йорунн, пристально глянув на него. — Узнала, узнала. Таких молодцов тут теперь немного, кто еще не боится прямо смотреть людям в глаза. Все теперь только и делают, что бегают и ищут, где бы спрятаться. Отчего ты уехал от конунга? Ему нужны люди.
— Кюна Далла просила меня приехать и узнать, как идут дела у Гримкеля ярла, — учтиво ответил Брендольв. Речь старухи была не веселой, но вполне вежливой, и он немного успокоился.
— Э, лучше бы она позаботилась о чем-нибудь другом! — Фру Йорунн махнула коричневатой морщинистой рукой с золотыми цепями, обвитыми вокруг запястья. — Гримкель ярл собирает войско. Каждого крота надо за шкирку тащить из его норы, а они еще упираются и лапами, и хвостом, и еще кое- чем… Мальфрид! — Старуха запнулась и глянула на женскую скамью в дальнем конце гридницы, где сидели несколько женщин. — Что ты сидишь, как кошка на солнышке? Не видишь, у нас знатный гость, прямо с дороги! Принеси ему нива! Да скажи, чтобы топили баню! Пусть Ульв гонит всю шваль из гостевого дома — нам надо разместить… Сколько у тебя людей? — Она опять обернулась к Брендольву.
— Тридцать восемь, — ответил он. Хорошо, что просить о пристанище не пришлось, но пригласить могли бы и повежливее. Похоже, старая Йорунн считала, что вежливость роду Лейрингов сейчас не по средствам. И так сколько попрошаек приходится кормить!
Высокая худощавая девушка с большими светлосерыми глазами и прямо лежащими светлыми волосами поднесла Брендольву рог с пивом. Красавицей ее назвать было трудно — хорошими, кроме волос и глаз, у нее были только длинные черные ресницы, а нос был некрасивый, да и лоб узковат. Но она была так нарядно, заботливо одета, так величаво, со скрытым кокетством держалась, так многозначительно поглядывала, что невольно думалось: она заслуживает быть красавицей, а значит, достойна соответствующего обращения. И Брендольв, принимая рог, изобразил глазами восхищение ее красотой. Девушка улыбнулась и притворно потупилась. Истинного смущения в ней не было ни капли.
— Это моя младшая племянница, Мальфрид, — пояснила Йорунн. — Самая завидная невеста Квиттинского юга. На ней хотел жениться Внльмунд конунг, да Фрейвид Огниво опередил нас и подсунул ему свою дочку. Так что Мальфрид пока не обручена.
— Сейчас неподходящее время, чтобы говорить об обручениях и свадьбах, — произнесла Мальфрид, но ее взгляд, устремленный на Брендольва ясно говорил иное. По ее мнению, праздновать свадьбу можно даже в горящем доме. Был бы достойный жених. Голос у нее был мягкий, протяжный, чем-то похожий на кошачье мяуканье. Все же она была весьма привлекательна, и Брендольв ощутил какое-то смутное опасение.
— Вот это верно! — ответил он на слова Мальфрид. — Я вот тоже обручен… с дочерью Хельги хёвдинга, и свадьбу решено было справлять на Празднике Дне. Только теперь…
— Теперь никто не знает, что будет с ним завтра, что уж помышлять о Празднике Дис! — сказала Йоруин. — Иди, отдохни с дороги. Потом побеседуем.
Мальфрид больше ничего не сказала, но Брендольв ушел со спокойным сознанием, что он ее предупредил.
Несмотря на гостеприимство старой Йорунн, усадьба Лейрингов Брендольву не понравилась. Он слышал, что на Остром Мысу ее прозвали Вороньим Гнездом, и уже понял почему. Здесь было слишком много народу, как и везде, но ни в ком не было согласия. Даже сами постройки лепились вокруг большого хозяйского дома с прихотливой нелепостью. Рабы ссорились с рабами, хирдманы — с хирдманами, все
