доползти-таки благополучно до гроба. Одного только он не боится — эйдос свой потерять. Душа — она неясно еще, есть или нету, а инфаркт и сварливое начальство — вот они, тута! Вот и выходит, что от мелочей бегаем, а главной кувалды, что над нами занесена, не видим.
Даф зевнула. Хотя Тухломон и говорил порой неглупые вещи, к словам его невозможно было относиться всерьез. Вольно или невольно ты начинал искать второе дно, думать, ради чего все сказано и какие действительно цели Тухломон преследовал.
— Все сказал?
— Нет, не все-с! С возрастом человек нравственно пачкается. Засаливается как простыня, как старая рубашка! Посмотришь на иного: противно! Брезгую!
Тухломон делано содрогнулся.
— Нравоучительствуешь? — спросила Даф хмуро.
— Есть немного!
— Раз нравоучительствуешь, значит, себя выше мнишь. Вроде как черточку под человечеством проводишь и себя под черточкой вписываешь, — сказала Дафна.
Комиссионер захихикал. Хихиканье у него бывало разное. То он шуршал как осенняя листва, а теперь точно зазвонил позеленевшей мелочью в ладошке.
— Хи-хи, Дафочка! Можно на правах старого друга словечко сказать? Что-то у тебя лицо зелененькое! Под глазками мешочки. И губки распухшие. Ты ни с кем вчера не целовалась, нет? Ты осторожно, Дафочка, не рискуй так!.. Наследник мрака он, дорогая моя, не для тебя. Мы ему свою невесту найдем, мрачненькую. Хи-хи! У нас, дорогая моя, и получше суккубов кое-кто найдется!
Не отвечая, Даф молча потянулась поднять флейту. Комиссионер был не дурак и мгновенно сообразил, чем это для него чревато. Он подпрыгнул, превратился в жидкий пластилин и с хлюпающим звуком втянулся в слив раковины. Раковина была сравнительно новым обзаведением Дафны. Раньше в резиденции мрака обходились и без раковин.
— Ты не унывай, Дафочка! — пробулькал он оттуда. — Ну потеряешь бессмертие, всего-то и делов- то! Человеком тоже быть неплохо. Человек в принципе выживет, даже если ему удалить почку, легкое, часть мозга, три пятых кишечника, желчный пузырь, селезенку, желудок и аппендикс. Понимаешь, Дафочка, желчный пузырь поможет расщепить жирочки в кишечнике, но если придерживаться диеточки с низким содержанием жирочков, кишечничек и сам справится. Кишеч-ничек способен переваривать еду и без желудочка, но только витаминчик В12 и другие витамин-чики придется доставлять через укольчики… Ты это сама учти и Мефу своему скажи! Пусть не грубит мне! Мне нельзя грубить! Я хоть и мягонький, но мстительный… Хотя зачем я тебе все это говорю? Ты ведь дурочка!
Даф окончательно убедилась, что просто так Тухломон не отстанет. Никаких особенных дел у него нет. Он может сидеть в раковине и булькать до бесконечности. Она поднесла флейту к губам.
Отличная боевая маголодия расколола раковину. Из перебитой трубы хлынула вода. Тухломон пискляво закричал и скрылся, затянутый в бурлящие недра канализации. Даф мысленно отследила его путь до входа домовой трубы в магистраль городского коллектора.
Это была, конечно, победа, но победа какая-то половинчатая и незавершенная. У нее сохранялось ощущение, что Тухломон приперся неспроста. И досаждать ей стал тоже неспроста. Просто так этот клейкий человечек ничего не делал. Что же это было? Угроза? Намек? Предупреждение?
Даф опустила флейту. На губах остался неприятный горьковатый привкус. Не понимая, откуда он взялся, Дафна удивленно облизала их. Рот сразу заполнился чем-то кислым, клейким. Дафна попыталась сплюнуть, но слюна повисала нитками. Кашляя, Даф бросилась к треснувшей раковине полоскать рот.
Когда горький привкус на губах исчез, Даф вновь вернулась к флейте. Взяла ее. Осторожно понюхала мундштук. Коснулась языком. Да, сомнений нет, это он — тот же противный лекарственный запах. Но откуда он взялся?
К флейте подошел Депресняк, тоже понюхал и брезгливо попятился. Дафне это не понравилось. Она стала вспоминать и вспомнила, как Тухломон уронил стул и как суетился вокруг ее флейты.
Случайность? А что он сделал потом? Принялся нести чушь и дразнить Даф. Смысл? Не затем ли, чтобы она поскорее схватилась за флейту и… коснулась ее губами? Взять флейту в руки комиссионер бы не смог — все-таки оружие света, а вот обрызгать чем-то — запросто. Даф занервничала. Паника, подкравшись, закрыла ей глаза холодными и влажными руками.
«Расслабься! — сказала себе Дафна. — Стража света нельзя отравить. Нет такого яда, который бы на меня подействовал, и Тухломону это известно».
Утешая себя этим, Даф взяла флейту и спустилась в приемную. Арей сидел в кабинете и, зевая, просматривал журнал поступления эйдосов за март-апрель. Эйдосы поступали исправно, даже с опережением графика. В конце концов март есть март, и не только коты склонны терять в марте голову. Единственное, что продолжало беспокоить — качество эйдосов, ну да это уже другой вопрос.
— Тук-тук! — вежливо сказала Даф, входя в кабинет.
— Тук-тук!.. Что, светлая, сдаваться пришла? Не советую. Чистосердечное признание — гарантия того, что на тебя повесят всю дохлятину города. Лучше уж ни в чем не признавайся! — заявил Арей, отрывая от журнала голову.
— В чем именно не признаваться?
— В том, что ты агент света. Даф забеспокоилась.
— Я агент света?
— Ну да. У тебя такой взбудораженный вид, что я не удивился бы. Что стряслось?
— Тухломон чем-то обрызгал мою флейту. Я поняла это слишком поздно, — пожаловалась Даф.
Арей недовольно поднял брови.
— Тухломон, хм… С чего бы? И чем же пахла эта дрянь?
— Чем-то горьковато-кислым, как лекарство.
— Не миндалем?
— Не совсем миндалем. Но что-то близкое… — Даф начала тревожиться.
Арей задумался. Покосился на мундштук флейты, поскреб пальцами щеку.
— Сам Тухломон, конечно, смылся, — произнес он утвердительно.
— Да, смылся, — кивнула Даф, с трудом удерживаясь, чтобы не пояснить, что смылся он в буквальном смысле.
— Хочешь быстро выяснить, насколько опасно для тебя то, что он сделал? Давай сюда руку! — приказал Арей.
— Зачем?
Видя, что Даф не спешит, мечник бесцеремонно сгреб ее кисть и повернул вверх ладонью.
В пальцах у него возникла длинная цыганская игла.
— Не дергайся! Ржаво, но стерильно! — предупредил он и уколол Даф в центр ладони.
Даф вскрикнула, рванула руку, но мечник уже отпустил ее и сам. Игла исчезла. Морщась, Дафна уставилась на выступившую каплю крови. Капля была насыщенно красная, но не рубиновая и не светящаяся, как у стражей света. Это озадачило Дафну. К тому же при виде крови у нее стали ныть виски, чего никогда не случалось прежде. Она попыталась мысленно затянуть рану — для стража это дело мимолетного желания — но и тут у нее ничего не вышло.
Даф не столько удивилась, сколько испытала недоверчивое недоумение. Она попыталась еще раз — тот же эффект. Кровь не спешила исчезать, а рана закрываться. Даф моргнула, думая, что это обман зрения. Она так привыкла к тому, что это происходит всегда, без исключений, что изумилась, как человек, который, плеснув на бумагу краски, не увидел пятна.
Арей, точно забыв о Дафне, снял со стены кинжал.
— Изобретательные существа эти лопухоиды! Взгляни: немецкий десантный кинжал! Лезвие у него треугольное. Раны, нанесенные таким кинжалом, не закрываются. А Улите я недавно подарил рапиру. Как она легка, как изящна, как смертоносна! Смерть от такой рапиры просто счастье. Она не режет — она жалит, как пчела… Правда, она еще не определилась, чем ей больше нравится работать — шпагой или рапирой.
— Я не люблю рапиры. Вообще не люблю ничего колющего, что убивает, — сказала Даф.
Арей вздохнул.
