спешим совершить все ошибки сами! Именно поэтому человечество вот уже столько столетий бодает лбом закрытую дверь, не догадываясь даже, что можно повернуть ручку! — нравоучительно произнес с пола Эссиорх.
Он всегда принимался морализировать, едва у него появлялась возможность.
Кареглазов буркнул что-то невнятное. Он тупо смотрел на памятник серьезному дяде. Мраморный дядя был разрублен единственным ударом от головы до бедра. На глазах у Кареглазова обе половины разъединились и раскололись. Эссиорх поспешно подбежал и, схватив крылья, стиснул их в ладони. Они уцелели. Пострадала только цепочка.
— Три дня работы и отличный кусок мрамора! — задумчиво произнес скульптор. О том, как много потеряло мировое искусство, он великодушно не упомянул.
Эссиорх хотел пообещать, что вдвоем они сделают всю работу за день, как вдруг что-то заставило его обернуться. В распахнутых дверях ангара возникли темные фигуры…
Багров закончил выкладывать из сумки продукты. Он только что вернулся с очередной вылазки в супермаркет. Последними на стол были вы-ставлены две банки с консервированными ананасами.
— Опять не платил? — спросила Ирка, которой хотелось к чему-нибудь придраться.
— Я пытался заплатить, но с меня ничего не взяли, — мягко сказал Багров.
— Почему не взяли?
— Случайность. У нас с кассиршей возник спор. Я спросил у нее, боится ли она мертвецов. Она сказала, что ничего не боится.
— И что оказалось?
— Оказалось, она недостаточно хорошо себя знает, — не вдаваясь в подробности, сказал Матвей.
Легким круговым движением наконечника Ирка открыла банку и стала есть ананасы, выуживая их пальцами. Интересно, кто-нибудь еще смог бы открыть банку копьем, не изуродовав ее? Эта задачка уровнем повыше, чем открывать бутылки обручальным кольцом. С другой стороны, по словам Бабани, она была знакома с человеком, который открывал пиво глазом. Ирка не верила ей до тех пор, пока тот же трюк не повторил Антигон.
— Если ты сегодня заговоришь о любви, я повешусь! Это ужасно надоедает. До тошноты, — сказала она сквозь ананасы.
Багров презрительно поднял бровь. Это было его коронное движение.
— Ни о какой любви я говорить и не думал, — заметил он.
— Это еще почему? — с подозрением спросила Ирка.
Несмотря на то что она была девушка умная, логика у нее срабатывала по-женски традиционно. Получить надо именно то, что нам не дают. Если же что-то дают, то это не то, что нам надо. Женщина с воплями убегает от пирата, лишь пока он за ней гонится. Стоит пирату остановиться, чтобы поднять упавший пистолет или вытряхнуть камень из ботфорта, женщина останавливается и сердито ждет, когда он перестанет копаться.
— Так почему ты не думал говорить о любви? — повторила Ирка, не дождавшись мгновенного ответа.
— Потому что ты сама о ней заговорила. Если девушка говорит «Только посмей меня поцеловать!» человеку, который просто проходит мимо, это хороший знак.
Ирка насупилась. Ей пришло в голову, что Матвей прав. Чаша весов, пока клонившаяся в пользу недоступного Мефа, задумчиво дрогнула. Нет, не перевесила, разумеется, но все же какое-то движение чаш определенно наметилось. Все, что нужно было сделать Багрову, это таинственно замолчать или, еще лучше, уйти. Но опять Багров сам все испортил.
— Не возражаешь, если я задам один теоретический вопрос? Как часто с тобой можно говорить о любви? — спросил он.
Весы вновь застыли.
— Каждую третью пятницу месяца, при условии, что день солнечный и не идет дождь, — ответила Ирка небрежно.
— Ты не любишь дождь?
— Люблю, и не хочу, чтобы мне мешали слушать стук капель по крыше.
В комнату спиной вперед вошел Антигон. Он, пыхтя, тащил тяжелый стул. Не заметив Багрова, кикимор налетел на него и, уронив стул себе на ласту, сердито заорал, не разбирая, кто прав, кто виноват:
— Че пхаешься, некромаг? Ща как пхну — в Тартар кувырком учешешь!
— Антигон, нельзя говорить «пхну и пхаешься»! Это нелитературно! — заявила Ирка. В ней вновь проснулась ворчащая отличница.
Она закончила есть ананасы и нахлобучила банку на древко копья.
— Как тебе рекламная картинка? Валькирия и банка из-под ананасов. Это круче, чем Геракл, смолящий в ожидании гидры «Беломорканал», — сказала она.
Настроение у нее прыгало как кардиограмма. Видно, день был такой, или в гороскопе приблудилась пара лишних планет.
Багров изучающе взглянул на нее.
— Ирка, ты чудо! Жалко, что у меня нет Карандаша Непроизнесенных Слов!
— Что еще за карандаш? — поинтересовалась Ирка.
— Простенький артефакт, но полезный. Замещает сказанные кем-нибудь слова, меняя их на любые нужные. Опровергает пословицу: «Слово не воробей». Ну, например, ты говоришь мне, что терпеть меня не можешь, а я чирк-чирик на бумажке карандашиком, и ты совершенно стихийно начинаешь шпарить: «О, Матвей, лучше тебя никого нет! Ты само совершенство! Давай пойдем в загс и распишемся баллончиком у него на стенах!»
— Ну разве что баллончиком, — сказала Ирка.
— А теперь кроме шуток: если ты не будешь со мной, я отдам эйдос мраку! Не сейчас, так когда- нибудь…
Ирка фыркнула. Вновь этот Багров одной неудачной фразой утрачивает достижения десятка предыдущих.
— Дешевая пугалка! Если я позволю тебе один раз меня шантажировать, ты будешь делать это всю жизнь. Скоро дойдет до того, что ты станешь
требовать яичницу на завтрак, угрожая суицидом. Ну и отдавай!
— Я серьезно.
— И я серьезно. Любить — это терпеть человека и уважать в нем личность. То же, что ты зовешь любовью — это лишь зоологическая искра, которая через год-два погаснет, когда сожжет всю траву, и оставит нас на пепелище, — сказала Ирка не без пафоса и тотчас напряглась, поймав ироничный взгляд Матвея.
— Ты это нигде не позаимствовала? — спросил он.
— Позаимствовала? Что ты имеешь в виду?
— Ну фраза какая-то не твоя. Точно из женского журнальчика.
— Ты хам!
— Не хам, а некромаг.
— Разве это не одно и то же?
— В какой-то мере одно, хотя и проясняет разные стороны понятия, — загадочно сказал Багров.
Антигон, давно оставивший в покое стул и протиравший медный поднос, внезапно с грохотом уронил его.
— Что это было, коллега? — нравоучительно спросила Ирка.
Кикимор, упав на колени, в страхе показывал пальцем на люк. Ирка выглянула и ощутила сильное головокружение. Виски ей сдавило медным жарким обручем. Переносица откликнулась тупой болью и
