составляли малютка Клоппик и Кузя Тузиков. Кроме того, в углу комнаты маячил долговязый Генка Бульонов, который стоял рядом со скелетом Дырь Тонианно с таким удрученным видом, словно знал неугомонного гасконца при жизни.
Пипа играла на пару с Клоппиком, а Гробыня с Тузиковым. Карты были черномагические, из личной коллекции профессора Клоппа. Если король убивал даму, то делал это совсем даже не условно. С физиономией, перекошенной, как у ревнивого мавра, он прыгал на соседнюю карту и душил даму подушкой. Точно также неусловно козырная шестерка коварно всаживала кинжал в спину важного пикового туза в парике и судейской мантии.
Играла эта четверка, видно, уже давно и поэтому без особенного рвения. Даже карты приканчивали друг друга все с меньшей охотой. Нередко случалось, что валет, вместо того, чтобы разрубать девятку саблей, как это полагалось по карточной магии, просто сгонял ее пинком.
— Бульон, возьми у Пажа шляпу с плюмажем! Я хочу посмотреть, на кого ты будешь похож! Только не коснись шпаги. Проткнет насквозь — Склеп ее заговорил! — сказала Пипа.
— Пипенция, сколько раз напоминать: не говори обо мне в мужском роде. Еще одна такая оговорка, и я буду говорить о тебе в среднем: Пипо приехало, Пипо сказало, — процедила Гробыня.
Пипа хмыкнула.
— Начинай прямо сейчас. Тогда уж так: «Я хамило, хамило, а Пипо не дало мне рыться в чемоданах со своими шмотками!»
— Ты этим Гроттершу пугай. У нее один приличный свитер, и тот я когда-то явно на Ягуне видела… И вообще, Пипенция: твоя маман уже неделю ничего стоящего не присылала. Никак не пойму: либо это наглость, либо кризис жанра! — сказала Склепова.
Пипа кивнула.
— Я в курсе. Я сегодня маме никак не могла дозвониться. Все каналы зудильника точно насморком забило. Даже Лысую Гору не ловит.
Убедившись, что никто не собирается отбиваться от его парных восьмерок и вообще не следит за игрой, малютка Клоппик сурово собрал карты.
— Посли, Тузиков, сиклопов поисем и их обзулим! С этими девсенками каси не свалис! — сказал он и гордо удалился.
Кузя, с недавних пор тоже ставший заядлым картежником, затрусил за ним мелкой рысцой.
— Залко Рзевского не видно! Вот этот зулик! — донесся из коридора голос Клоппика.
Сообразив, что остался один в женском обществе, Генка Бульонов помялся и тоже бочком выскользнул из комнаты, сделав вид, что хочет сказать что-то Тузикову и Клоппику.
— Это он от застенчивости! Сам по себе никак не научится в гости приходить. Обязательно притащит с собой какого-нибудь глупого и болтливого приятеля, на которого мне уже через три минуты хочется сбросить ядерную бомбу, — с досадой сказала Пипа.
Гробыня пожала плечами. Она повернулась и уставилась на Таньку. Гроттер вытащила из футляра контрабас и внимательно разглядывала гриф при свете лампы, проверяя, нет ли где скрытых трещин.
— Хаю хай, Гротти! Ну и где была? — спросила она.
— Воздухом дышала.
— Да-а? Ну и что твой Бейбарсов? Много барсов убил? — ехидно поинтересовалась Склепова.
— Бейбарсов не мой. Он свой собственный, — проворчала Таня, удивляясь осведомленности Гробыни.
— И о чем вы беседовали с Бейсусликовым? Небось Колотибарсов рассказывал тебе что-нибудь душещипательное про свое бедолажное детство у злой бяки-ведьмы? — проницательно взглянув на нее, спросила Гробыня.
— Откуда ты все знаешь, Склепова? Подслушивающее заклинание на контрабас поставила? — не выдержала Таня.
— Стану я время терять! Достаточно сходить на дюжину свиданий, чтобы узнать о мужчинах все. Их приемы подкатов стары как мир. И никакой Пинайхомячков меня не разубедит! Так и передай своему Лягайлошадкину!
— Склепова, кончай! У него на самом деле было такое детство! — сказала Таня, обижаясь за Бейбарсова.
Гробыня презрительно скривила губы.
— Да уж, да уж! Больше верь мужикам — вместо волос лапша будет расти! Одного послушаешь, так он крут до чрезвычайности. Типа завтра продам золотые прииски, из копилки денег добавлю и куплю себе убитый мопед! Другой — талантлив до жути, просто гений. Коробочки лучше всех склеивает, а никто его, бедного, не понимает. Третий — несчастный-разнесчастный. Прям сиротка в квадрате! Пригреешь его, а он завоняется, как протухшая рыба, и права начнет качать… А что в результате?.. С кем на Лысую Гору не полети — каждый закажет себе пива, а тебе какие-нибудь недосушенные суши и немедленно откроет свой заводик по производству лапши для ушей.
— Глеб не такой… И Ванька не такой, — спохватившись, добавила Таня.
— Да уж, да уж… А ты как думаешь, Пипенция? — спросила Склепова.
Пипа не слышала. Она стояла у окна и трясла зудильник, в сотый раз пытаясь связаться с Москвой. Пипа была так занята, что ухитрялась астрально отсутствовать в комнате, присутствуя в ней физически.
Отчаявшись получить ответ, Гробыня легла животом на кровать и посмотрела на Таню правым наивным глазом. Левый, хитрый и асимметричный глаз, утонул в подушке.
— Гроттерша, кончай злиться! Не хватало только, чтобы мы из-за Давитараканова поссорились! Ложись рядом, потрепемся! — пригласила Склепова.
Таня, уступив, легла на придвинутую кровать Пипы. Ее собственная кровать была завалена всяким барахлом, которое Пипа и Гробыня свалили на нее, разгребая комнату перед тем, как играть в карты.
— Давно хотела спросить: ты своего Ваньку-то и вправду любишь? — промурлыкала в подушку Гробыня.
Тане подобное сомнение показалось кощунственным. От возмущения она даже села на кровати.
— Я не люблю Валялкина?
— Зайдем с другого бока, — примирительно сказала Склепова. — Любишь и люби. А почему ты его любишь?
— Он мне жизнь сколько раз спасал! В Дубодам из-за меня попал.
— В Дубодам он, положим, попал из-за Пуппера. А что жизнь тебе спас… Получается, что ты ему обязана и любишь его по обязанности. Он тебя своим великодушием мертвой хваткой держит. Ты его даже бросить не можешь, — заметила Склепова.
Таня слушала и удивлялась, зачем вообще слушает.
— Вот тупой пример, — продолжала Гробыня. — Вообрази, завтра на тебя нападет спятивший циклоп. А Душимышкин твой окажется рядом и спасет тебя, но циклоп его ранит. Не смертельно, но тяжело. Слезы, кровь ручьем. По твоей логике, тебе придется немедленно влюбляться в Дубасьжирафова? Из благодарности… Сидеть рядом с его кроватью, протирать тряпочкой потный лобик…
— Чушь! — сказала Таня, невольно ловя себя на том, что рука ее тянется смачивать тряпку и опускать ее на лоб Глеба. Будь оно неладно, это слишком живое воображение!
Гробыня тоже все заметила и, расхохотавшись, бросила в Таньку подушкой.
— А, замечталась! Знаю, что замечталась! Вот он, ключик к сердцу любой Гроттерши!.. Дай только посострадать, помучиться и чего-нибудь за кого-нибудь додумать! — воскликнула она, очень довольная.
Таня закрыла глаза. Голос Склеповой, продолжавшей что-то доказывать, монотонно гудел, постепенно отдаляясь. Вскоре Тане казалось, что это шумит океан. Чешется волнами о гальку, как лохматый пес о дерево.
Подбрасывая зудильник, подошла Пипа.
— Эй! Ты видела? Она нагло дрыхнет на моей кровати!
Склепова недоверчиво повернулась к Таньке.
