Ванька застыл. Он не верил своим глазам. Круглое, щетинистое лицо Соловья сморщилось. Из орбиты невидящего глаза, в который ударила когда-то стрела Ильи Муромца, по щеке скатилась слеза.
— Что с вами? Что случилось? — забеспокоился Ванька.
Соловей не ответил. Медленно, очень медленно он поднял руку и потянулся к Тангро. Дракончик, не любивший прикосновений, выпустил из ноздрей предостерегающую струйку дыма.
— Осторожно! Он так не любит! — предупредил Ванька.
Рука Соловья на несколько секунд застыла, а затем втрое медленнее продолжала приближаться. Делая пальцами ритмические движения, он завораживал дракона, удерживая его от огнеметания. Наконец палец Соловья коснулся носа Тангро, остановился на минуту, закрепляя успех, и уже решительнее скользнул по спине, не касаясь раскаленных зубцов.
— Пелопонесский малый… Прекрасная благородная порода! Но откуда он у вас? Я думал, их всех уничтожили, — любуясь им, спросил Соловей.
Голос у него взволнованно дрожал. Драконы для драконбольного тренера были тем же, чем кони для опытного лошадника. Его воздухом, его жизнью.
— Уничтожили? Кто?
— Никто не знает. Пелопонесских малых всегда было немного. Самое большее несколько десятков. Редкая порода. Умные, неугомонные создания. Единственные ныряющие драконы… Прекрасно приручаемые, сообразительные… Столетиями они жили бок о бок с магами, как домашние звери. А потом, где-то около века назад, началось
— Убийства, да?
Тренер отвел взгляд в сторону, точно стыдясь глядеть на Тангро.
— Да. Их находили мертвыми каждое утро. Первое время никто не предавал этому значения, поскольку погибали они в разных странах, незаметно, а никто никогда не вел статистики. Лишь много времени спустя, когда пелопонесских малых осталось меньше двадцати, кто-то отметил странное обстоятельство. Все драконы были уничтожены одинаково.
— Как? — быстро спросил Ванька.
Соловей зачерпнул горсть песка и, сильно сжав его, пропустил между пальцев.
— Превращены в камень и разбиты, буквально раскрошены в песок. Последних драконов пытались защитить, но это ни к чему не привело. Кто-то выслеживал их по одному и беспощадно убивал. Порой между нападениями проходили годы, а порой уничтожали по два дракона в ночь…
Тангро резво повернулся, погнавшись за своим хвостом. В лицо Соловью полетел песок.
— Хороший мальчик… резвый малыш… — с нежностью, которую редко можно было услышать в его голосе, сказал тренер.
— И их уничтожили всех?
Соловей кивнул.
— Признаться, пока я не увидел этого, был уверен, что пелопонесских драконов вообще не осталось… Вы показывали его Тарараху? Только не забудьте его подготовить! Старина придет в такой восторг, что станет общественно опасен. Ну да мне пора! Пойду посмотрю, кто из моей команды уцелел после налета этого чудовища. Пока, малыш!
Соловей грузно поднялся с песка и, отряхнув руки, направился к трибунам. Дважды он оглядывался на Тангро и качал головой. Он был уже почти у прохода для арбитров, когда Ванька нерешительно окликнул его.
— Послушайте! Вы сказали, что пелопонесские малые всегда жили рядом с людьми!
Соловей остановился и тяжело, в два приема повернулся к нему.
— Именно так я и сказал. Я от своих слов не отказываюсь, — подтвердил он.
— А для чего их использовали? — спросил Ванька.
— О чем это ты, парень? — не понял Соловей.
— Ну каждый же вид для чего-нибудь нужен? Древние маги — народ довольно расчетливый, не так ли? Жар-птицы освещали двор ночами, горбунки опекали неудачников, даже гарпии и те оповещали мага в лесу, что кто-то к нему приближается… — несколько путано пояснил Ванька.
Соловей ответил ни сразу.
— Эти-то? Ну с ними на птиц охотились. Или когда нужно было найти что-то на дне… Они совсем не боялись воды, что уникально для драконов. А что? — в голосе Соловья послышалось, пожалуй, легкое, едва уловимое напряжение.
— Да нет, ничего. Просто спросил, — сказал Ванька.
Обратно в Тибидохс Ванька возвращался кружным путем через парк. Он сказал Ягуну, что ему хочется пройтись и подумать. Ягун кивнул и умчался на ревущем пылесосе.
Ванька шел по парку, всматривался в знакомые до боли места и заново узнавал их. Вот древние статуи между дубовой и оливковой рощицами. Здесь раз в год встречаются и танцуют дриады. А сюда, к этой мраморной чаше, один раз в четыре года выходит единорог и в полночь долго пьет здесь воду. Единорог удаляется, а вода в чаше, которой касалась его морда, на час становится волшебной. Если выпить три раза по три глотка, делая минутный перерыв, она дарит просветление. Очищает помыслы от всего незначительного: от пустяковых обид, мелочных страстей, ерундовой гонки за сиюминутным, неуверенности, робости, гадких липких страхов, похожих на перхоть шуршащих опасений и всей той второстепенной шелухи, которая так мешает жить. И другое свойство есть у воды из мраморной чаши: она навеки избавляет от прыщей и угрей, делая кожу чистой и нежной. «Как у поросенка после эпиляции», по выражению Г.Склеповой.
И — вот загадка. Вторым свойством воды спешат воспользоваться многие, а о первом и главном как-то забывают. Лишь Генка Бульонов, кажется, приходил сюда избавляться от робости да и тот отказался пить, обнаружив сколько вулканических прыщей смыли в чашу шустрые четверокурсники.
Задержавшись на минуту у чаши, Ванька улыбнулся и продолжил свой путь.
А здесь он проходил когда-то, спеша на дуэль с Пуппером. Стоило Ваньке вспомнить об этом, как его захлестнула волна душных и неприятных воспоминаний. Однако сейчас Ванька больше не испытывал к Пупперу ненависти. Ощущал, что Гурик для Тани — навеки отыгранная карта. Она же для него — сладкая и болезненная страница памяти. Не секрет, что некоторые люди по-настоящему любят лишь тех, кто когда-то отвернулся от них, не заметив, и законсервировал чувство на первой, самой волнительной стадии.
Ванька так глубоко погрузился в свои мысли, что перестал замечать, где он идет и что происходит вокруг. Поэтому когда кто-то плеснул на него гниловатой водой, он в первую секунду подумал, что начинается дождь. Однако это был не дождь, а всего лишь Милюля.
Русалка сидела на краю неработающего фонтана и раздраженно болтала хвостом в воде.
— Слышь, малый! Иди сюда! Наконец-то хоть одна живая рожа! — крикнула она Ваньке.
Ванька подошел, решив на обижаться на «живую рожу». На дураков обижается лишь тот, кто соответствует им разумом. Русалка с плеском спрыгнула в фонтан, проплыла немного и повернулась к Ваньке капризным лицом.
— Ты кто, парень? Мы с тобой раньше виделись?
— Виделись, — ответил Ванька.
— Давно, нет?
— Где-то год назад.
— Не удивляйся, что я спрашиваю! Я больше трех месяцев никого не помню.
— Бывает, — кивнул Ванька.
Русалка ударила по воде ладонью.
— Какая есть — такая есть. Попросить тебя хотела. Передать кое-чего кое-кому можешь?
— Ты напиши, — предложил Ванька, шаря по карманам в поисках блокнота.
На хорошеньком лице русалки проступило глубокое омерзение к письму.
— Ты на словах передай. Запомнишь?
— Попытаюсь.
— Ты уж попытайся! Попытайся! — русалка высунулась из фонтана, обвила Ваньку рукой за шею и, наклонив к себе, жарко зашептала:
