— Передай: «Ферапонт! Клёпа-гад из ревности заточил меня в фонтан. Шли воблу с купидонами. Твоя Миля».
Ванька улыбнулся. Ферапонтом звали толстого, с прозрачным булькающим пузом водяного, который жил в Тибидохским рву. У Милюли явно были свои представления о прекрасном.
— Чего ржешь? Смеючку-гадючку проглотил? — рассердилась русалка.
— Я передам, — пообещал Ванька.
Русалка успокоилась.
— Поцеловать надо или так передашь? — спросила она деловито.
— Так передам.
— Умница. Бескорыстный! — одобрила Милюля и нырнула в фонтан.
Ванька увидел, что она уселась на дне и расчесывает волосы черепаховым гребнем, украшенным изумрудами. Пробивавшееся сквозь воду солнце заставляло камни играть и вспыхивать. Как оказалось, Ванька заметил это не один. Тангро, высунувшийся из неплотно завязанной сумки, внезапно сделал быстрое, змеиное движение. Дракон нырнул почти без всплеска. Маленькие кожистые крылья, некогда показавшиеся Тане слабыми, загребали воду с невероятной решительностью. Длинное тело, делая волнообразные движения, скользило в воде с ловкостью выдры. Милюля заметила дракона лишь тогда, когда он уже вцепился в гребень.
Надо отдать ей должное, русалка не стала падать в обморок. Должно быть, такие чувства, как удивление или испуг, были для Милюли слишком абстрактными. Она дралась за гребень решительно, как гладиатор, и отстояла-таки его, хотя вода и бурлила под ударами драконьего хвоста.
Тангро вынырнул из бассейна порядком обескураженный. Втянул ноздрями воздух и вновь хотел нырнуть, но Ванька подхватил дракона под живот и он мигом оказался в сумке. Не дожидаясь пока разгоряченная Милюля, вынырнув, будет делиться впечатлениями, Ванька поспешил ретироваться.
«Тангро нравятся блестящие предметы! Прямо сорока какая-то», — подумал он на бегу.
Пока Ванька возвращался через парк, Ягун давно уже примчался в Тибидохс. Жадно спешащий жить, он ни минуты не мог усидеть на одном месте. Ему казалось, что пока он сидит, жизнь проносится мимо в грохочущем поезде, показывая ему язык из окна. Недаром для маленького Ягунчика, когда он совсем уж распоясывался, не было большего наказания, чем две минуты просто просидеть на стуле, положив руки на колени. Однако Ягге редко наказывала его так сурово.
Едва сгрузив в комнату пылесос, Ягун немедленно отправился искать «всю толпу». Беспокойные ноги сами несли его туда, где была пища для впечатлений и мишени для острого язычка. «Вся толпа», к удивлению Ягуна, долго не обнаруживалась.
Тогда он махнул рукой и отправился в «мужской клуб», где почти гарантированно кто-нибудь да был. «Мужским клубом» называлась комната на третьем уровне Большой Башни. В этой комнате восемь веков назад прожил несколько лет маг пятого уровня Оскарус. Известный женоненавистник и аскет, он наложил на комнату ужасающей силы заклятье, по слухам, разработанное не без участия добрейшего джинна Абдуллы.
Заклятье, насчитывающее двадцать тысяч семьсот два стиха, непрерывно произносилось Оскарусом на протяжении двенадцати суток и на веки вечные лишало любую представительницу прекрасного пола возможности переступить порог его комнаты. Вздумай хотя бы одна дочь, внучка или правнучка Евы ослушаться, пришлось бы впервые в истории Тибидохса использовать пылесос по его прямому назначению. Разумеется, мужская часть учащихся сумела оценить возможности комнаты Оскаруса и часто собиралась здесь, в «мужском клубе».
Внутри комната Оскаруса была просторнее спортивного зала. Здесь и десятку циклопов нашлось бы где попрыгать. «Нет, точно без пятого измерения не обошлось», — подумал Ягун. Он всегда думал об этом, переступая этот порог, и сам удивлялся, как предсказуемо течет в иных ситуациях его прыгучая мысль.
Открыв дверь, играющий комментатор на минуту остановился на пороге, определяясь. У окна на кривоногой кушетке лежал Демьян Горьянов и пролистывал подшивку «Магического оборзевателя» за прошедший год.
«Ну Горьянова нам даром не надо!» — подумал Ягун, торопливо вспоминая, не пил ли он сегодня молока.
В кресле у камина сидел Шурасик. Выпускник Тибидохса, а ныне магфордский магспирант, задумчиво чертил в воздухе буквы, и они повисали дымными кольцами.
— Возможно, не я первый заметил, но какое забавное все же слово: «победа!» — сказал Шурасик.
— Чего же в нем забавного-то? Прочное такое слово, радостное. Слово «облом» нравится мне гораздо меньше, — не понял Ягун.
— Да вот смотри, что получается, если от него отгрызать по букве! — сказал Шурасик, начиная по одному рассеивать дымные кольца. — «Победа — обеда — беда — еда — да»! Ну не прелесть, а? А из твоего «облома», кроме «лома», ничего ценного не получишь.
— Ты это напрасно. Лом иногда тоже бывает полезен, — заявил Ягун и отошел от Шурасика.
Гуня Гломов методично обрабатывал кулаками грохочущий щит, укрепленный на массивном, из цельного дубового ствола манекене. После каждого удара манекен проворачивался и атаковал Гуню тяжелыми деревянными шарами, прикованными цепью к его далеко отставленной руке. Гломов с гоготом приседал, и шары проносились у него над головой.
Шурасику первому надоели производимые Гломовым звуки. Он потрогал пальцем ушную раковину и, поморщившись, сказал:
— Гуня, довожу до твоего сведения, что этот манекен предназначен совсем для других целей!
Гуня обернулся, утратил бдительность и тотчас был сбит с ног коварными шарами. Рыча, он вскочил и боднул щит лбом.
— В летописях упомянуто, что некогда манекен стоял рядом с драконбольным полем. Всадник должен был ударить копьем в центр щита, и, если он делал это недостаточно точно, шары выбивали его из седла.
— А если в центр? Шары не проворачивались? — недоверчиво спросил Гуня.
— Проворачивались, родной, еще как… Но вес шаров был так рассчитан, что они проносились над всадником, не задевая его, — заверил его Шурасик.
Велев Гуне отойти на три шага, он выпустил две боевые искры — одну в центр щита, другую в край. В первом случае шары безвредно пронеслись над головой Гуни. Во втором — сбитый с ног Гломов издал боевой клич и кинулся убивать Шурасика.
Ягун хмыкнул и, заметив вошедшего Жикина, направился к нему. Доводить Жорика было одним из самых больших интеллектуальных удовольствий бурной юности играющего комментатора.
— Жикин, паладин души моей, поведай мне, отчего на твоем прекрасном лице написано такое невыразимое страдание? — спросил Ягун выспренно.
— Чего? — не понял Жора.
— А того! Говорю: чё тухлый такой? — пояснил Ягун.
Жикин подозрительно посмотрел на него. Лицо играющего комментатора выражало лишь искреннее участие. Жора же был не из тех, кому идет на пользу отрицательный опыт.
— Да вот, Склепова меня добила только что!
— Чем? Лопатой?
— Нет. Подвалила и спрашивает: «Жор, тебе не стыдно выглядеть так кошмарно? И не надо демагогии: отвечай только «да» или «нет»». И что я мог ответить? «Да» — «Нет»? — вознегодовал Жикин.
Ягун посмотрел на него с состраданием.
— Прекрасный вопрос! В духе фрекен Бок: «Вы перестали пить коньяк по утрам?» Но я знаю вопрос еще лучше, своего рода тест на интеллект. После него три человека из десяти полезут с кулаками, а еще пятеро перестанут с тобой разговаривать.
— И что за вопрос? — заинтересовался Жикин.
— «Что ты почувствуешь, если я по большому секрету скажу тебе, что ты совсем тупой?»
