рот, точно врач-стоматолог, прикидывающий, на какой объем работ можно рассчитывать.
— Что молчишь, Гроттерша? Совесть колбасит? Не дает мне в глазки смотреть? — спросила Зализина.
В ее голосе появились знакомые кликушеские нотки. Таня быстро взглянула на перстень Феофила Гроттера, точно прося, если что, подстраховать ее.
— Лизон… ты больной человек… — сказала она.
— А… ну конечно! Это же я к тебе пришла! Я подслушивала! Я ворвалась, когда Глебушка мечтал о нашей свадьбе!
«Это теперь называется: Глебушка мечтал о нашей свадьбе!» — подумала Таня.
Зализина выкрикивала еще что-то, но Таня не вслушивалась, с любопытством поглядывая на Бейбарсова. Ей казалось, что Глеб ведет себя с хладнокровием, которое можно встретить у хозяина моськи, облаивающей прохожих. А что ему еще делать, раз такая собака досталась? Усыпить ее? Каждый раз вопить, зажимать ей пасть и бросаться с извинениями? Бесполезно. Проще ограничиться понимающей тонкой улыбкой и эдаким коронно-бейбарсовским взглядом. Голос Лизон мало-помалу утихал. Постепенно от истерики она переходила в плаксивую плоскость.
— Бывают люди тонко-настроенные, как скрипка, а бывают тупые, как кувалда, — сказала вдруг Лизон.
«Разумеется, кувалда — это я. А скрипка сама Лизон», — подумала Таня.
— Скрипка — это мой Глеб. Он такой чуткий, такой ранимый… Ты ему не подходишь! — продолжала Зализина.
Поняв, что не угадала, Таня смутилась. Зализина перетолковала это по-своему.
— Что, проняла я тебя? — спросила она ласковым тоном следователя, произносящего: «Сознаваться будем?»
— Проняла, — заверила ее Таня.
— И сразила?
— Ухлопала на месте.
Зализина накренила голову набок, позволяя лишней язвительности излиться в ухо.
— Все ехидничаешь, Гроттер? А ведь без Глебушки моего жить не можешь? — спросила она задушевно.
— Не могу, — в тон ей сказала Таня и тотчас пожалела о своих словах, потому что заметила, что Бейбарсов смотрит на нее. Что смотрит — это еще полбеды. Главное — как смотрит.
Сказано-то это было в шутку, чтобы позлить Зализину, да вот только у Бейбарсова, как у истинного некромага, с чувством юмора было сложно. Он жил слишком всерьез. Таня подумала, что если в шутку сказать овчарке «фас!», то очень может статься, что шутку она поймет не раньше, чем от кошки останется одно плачевное воспоминание.
— Хватит! Я пришла сюда не за этим! — сказала Таня с досадой.
— А зачем? — поинтересовалась Лизон.
— Я хочу поговорить с Глебом наедине!
Зализина застыла.
— С ГЛЕБОМ? — визгливо спросила она.
— Да.
— НАЕДИНЕ? — произнесла Лизон еще визгливее. Стакан на столе разлетелся осколками, хотя к нему никто не прикасался.
— Если удобно тебя просить, Лизон!
Таня согнула в локте руку, уверенная, что ей придется блокировать атакующие искры. Но Лизе суждено было еще раз удивить ее. Она действительно выпустила искру, то не в Таню, а в заговоренную дверь и, вышибив ее, вышла в коридор.
— Надеюсь, открытая дверь вам не помешает! Голубки, блин, козлиные! — произнесла она сквозь зубы.
Таня с Глебом остались одни или… почти одни. Даже удалившись, Зализина продолжала незримо стоять между ними. Прожженная дверь удушающе дымила. Избегая взгляда Бейбарсова, Таня подошла к окну, якобы для того, чтобы не дышать дымом, и рассказала Глебу о Тангро и Зербагане. Глеб слушал ее цепко и спокойно.
— Да я слышал о пелопонесских драконах… У нашей старухи (так он называл ведьму, передавшую им дар) были свои мысли на этот счет, — сказал он.
Таня быстро повернулась к нему. Ну и дела! Мир не просто тесен. Мир — это автобус в час пик.
— Какие мысли?
Глеб подозрительно оглянулся в пустоту.
— Она говорила, что пелопонесские карликовые драконы вороваты как сороки. Не исключено, что один из них зацапал, что ему не принадлежало, и кто-то из-за него сводит счеты со всеми.
— Но что дракон мог украсть?
Бейбарсов передернул плечами.
— Не знаю. Что-то важное, надо думать.
— Мы считаем, что на драконов охотится Зербаган. Помоги нам поймать его, когда он нападет на Тангро, — сказала Таня.
Бейбарсов испытующе смотрел на нее. По его губам бродила странная улыбка. Тане почудилось, что он постепенно освобождается от магии локона. И еще почудилось, что имя Зербаган хорошо знакомо Глебу. Знакомо в гораздо большей степени, чем самой Тане, Ваньке или даже Сарданапалу.
— Так ты поможешь нам? — спросила Таня нетерпеливо.
Глеб подошел к ней и коснулся ладонью ее щеки.
— Обязательно помогу. Но не
Народ стал собираться в Зале Двух Стихий задолго до восьми часов. Таня, появившаяся там с Ванькой в половину девятого, застала торжество в самом разгаре.
В окружении пестрой стайки девиц разгуливал Жора Жикин, похожий на ощипанного павлина. «Каждый мужчина должен снести дом, спилить дерево и родить на стороне сына!» — говорил он. Младшекурсницы слушали и хихикали. Им было пока что смешно.
Жанна Аббатикова задумчиво разглядывала Конька-Горбунка, словно прикидывая, сколько мешков можно на него навьючить. Семь-Пень-Дыр сноровисто скользил в толпе, что-то шепча то одному, то другому. Комбинировал, надо полагать. Верка Попугаева, накрашенная как официантка в кафе для дальнобойщиков, активно кокетничала с Кузей Тузиковым. Тузиков томился и ждал ужина. За минувший год он в рекордные сроки обзавелся животиком, небольшим, очень благополучным животиком, похожим на рюкзачок.
— Заматерел! — говорил о нем Ягун.
Ленка Свеколт, размахивая руками, спорила о чем-то с Шурасиком. Предмет спора был, как обычно, самый мелочный, однако перстень Шурасика уже раздраженно постреливал красными искрами.
Малютка Клоппик, пойманный с ящиком динамитных шашек, был отправлен Медузией спать под караулом из семи циклопов. Циклопы тащились за Клоппиком ужасно уныло. Вынужденные сопровождать Клоппика, они были лишены возможности проверять регистрацию магических перстней и были оставлены без заработка.
Высоченный Генка Бульонов держался рядом с круглой Пипой. Вторые дядя Герман и тетя Нинель, если разобраться. «Природа не очень ценит разнообразие, если заставляет детей так буквально следовать по стопам родителей», — подумала Таня, когда на глаза ей попалась эта парочка.
Дуся Пупсикова приветствовала Таню оживленно и радостно. Однако оживление ее, по ощущению Тани, было преувеличенным. Пупсикова явно чувствовали себя неуютно в толпе. Зато Ритка Шито-Крыто вообще не замечала толпы. С наушниками, в которых гремела музыка, с блокнотом, в который она по ходу дела записывала что-то, Ритка существовала автономно и абсолютно сама по себе. Должно быть, даже в переполненном вагоне она сохранила бы твердые контуры своего «я».
— Всё-таки чувство собственного достоинства — великая вещь! Ни гонор, ни надутые щеки, ни
