Емельян Павлович с изумлением наблюдал, как она открывает кран умывальника на полную мощность.
— Теперь не подслушают, — прошептала тётя Саша, вернувшись к изголовью кровати, — давай, рассказывай. Я же слышала, как он тебя пугал. “Подумай, — говорил, — хорошенько о семье!”
— Теть Саш, — зевнул Леденцов, — нет у меня никакой семьи. И не пугал он меня. Можно, я посплю?
— Как знаешь, — покачала головой бдительная женщина и пошла выключать воду.
Сон накатывался стремительно и мягко, чего нельзя добиться никакими снотворными. “Это я сам себя, — лениво сообразил Емельян Павлович, — придумал, что быстро усну, вот и усыпаю… усыпаю… Надо ещё запланировать себе какой-нибудь сон интересный”. Но сновидение продумать уже не успел.
— Поняла, — сказала сама себе сиделка, — это колдун какой-нибудь приходил. Развелось сейчас всяких. Надо батюшку попросить, чтобы бокс освятил.
И перекрестилась троекратно.
20
Отставной лингвист Сергей Владиленович за эту неделю преобразился. Двойственность и расплывчивость его фигуры и лица перестали бросаться в глаза. Весь он как-то подобрался и заблестел глазами не хуже, чем очками. Леденцову бывший текстолог напомнил пса, которого впервые спустили с поводка, но он всё равно жмётся к ноге хозяина. Не хватало для полноты образа только бешено виляющего хвоста. Увидев Емельяна Павловича, он замер от почтительности и восторга. Потом бросился к Леденцову и осторожно поддержал его за локоток, хотя нужды в этом не было никакой. Всю дальнейшую беседу он хранил почтительное молчание.
— А где ваш цербер? — спросил Иван Иванович.
— Тётя Саша? Ночь отдежурила и сменилась.
— Мощная дама. На мой беглый взгляд, она должна оказаться компенсатором чудовищной силы. Жаль, нашего Александра не было, он бы прощупал.
— А вы разве сами не умеете?
— Только по внешнему виду, — развёл руки Портнов, — даром ясновидения не наделён. И никаким другим даром.
— А как же вы…
— Это отдельная история. Сейчас давайте разберёмся, как же вы. То есть как вам теперь быть. Вы делали все, как я говорил?
— Почти. Заснул очень быстро.
Леденцов обратил внимание, что Иван Иванович не сводит глаз со входа на больничный двор.
— Саню ждём? — спросил Леденцов.
— Его. Ладно, давайте пока своими силами.
Обновлённый лингвист вцепился в рукав леденцовского халата, демонстрируя, что никуда он не уйдёт, и не надейтесь.
— Главное это здоровье, — сказал Портнов. — Не улыбайтесь, банальные истины всегда верны. Поэтому они и банальны.
— Что само по себе есть банальная истина.
— Разумно. Давайте начнём с самочувствия. Представьте, что вы веселы, бодры и полны жизненных сил. Зажмурьтесь, это должно помочь.
С закрытыми глазами действительно оказалось проще. Емельян Павлович после секундного раздумья вообразил висящий в воздухе фонарик, луч которого накачивает его бодростью. Начал с головы, высветил в ней каждый закоулочек, потом методично прошёлся придуманным лучом по шее, плечам, груди… Когда через пять минут он открыл глаза, то почувствовал непреодолимое желание подпрыгнуть. Или спеть. Или выкинуть какую-нибудь ещё штуку.
— Чудненько, — сказал Иван Иванович, — а вы никакого сопротивления не чувствовали?
— Нет. Очень легко всё прошло.
Портнов обернулся к лингвисту и спросил:
— Помогал?
Тот виновато закивал.
— Сергей! Пока ваша помощь не нужна. И вообще, вы с господином Леденцовым ещё не слишком хорошо согласованы.
— Я просто хотел помочь господину… Леденцову.
Емельяну Павловичу не понравилась пауза перед его фамилией. “Да, господин!”, “Нет, господин!”. Какая-то “Хижина дяди Тома”. Портнов тоже поморщился.
— Прошу вас, Сергей, — сказал Иван Иванович, — сходите в регистратуру. Александр, в силу своей бестолковости, вполне может ожидать нас там.
Лингвист-усилитель вопросительно глянул на Емельяна Павловича, и тот автоматически кивнул. Только после этого текстолог Сергей резвой рысью направился в сторону приёмного покоя.
— Теперь то же самое, — попросил Иван Иванович, — но без помощи.
— А как он мне помогал? — сказал Леденцов, закрывая глаза. — Он же мысли мои читать не может.
— По глазам прочитал.
“Изысканные у него шутки”, — подумал Емельян Павлович. Без усилителя дело пошло немного туже. Луч воображаемого фонарика то и дело словно натыкался на зеркало и отражался в случайном направлении. Тогда Леденцов мысленно увеличивал мощность свечения, “зеркало” разлеталось на невидимые осколки, но через несколько мгновений возникало на новом месте.
— Странно, — проговорил Емельян Павлович, продолжая эксперименты с “фонариком”, — что-то мешает.
— Как именно? Сможете описать?
Леденцов подробно рассказал про “фонарик” и “зеркальце”. Ивана Ивановича это приободрило.
— Очень удачный образ вы выбрали, — сказал он, — исключительно удачный. Теперь мы знаем, что это именно “отбойник”.
— А кто мог быть?
— Мог быть другой “топор”… простите, другой мастер силы. То есть недоброжелатель. Но оказался мастер сглаза, то есть доброжелатель.
Иван Иванович пожевал губами.
— Осталось сообразить, кто из добрых чувств к вам мог навести всю эту порчу: арест, аварию, болезнь. Ваши родители живы?
— Да, но они очень далеко, в Сибири. Перезваниваемся-и то редко.
— Понятно. Друзья?
Емельян Павлович задумался. Какие у него могут быть друзья? Партнёры? Ага, конечно! Только зазевайся, и эти “друзья” из тебя дух вышибут. Нужные люди? Вряд ли. Катенька?
— Скажите, а это может оказаться женщина?
— Вряд ли. У женщины инстинкт сохранения в генах заложен. В двойной Х-хромосоме. А тут такое стихийное бедствие. Ладно, составьте на досуге список всех симпатизирующих вам людей, потом вместе поразмыслим. Хотя, в принципе, это может оказаться заезжий. Или специально заехавший… Александр, наконец-то!
Саня, который приближался к ним, вид имел помятый, а кое-где и порванный.
— Вы с кем-то дрались? — спросил Емельян Павлович.
— Нет, — гордо ответил чтец мыслей, -успел спрыгнуть с балкона. Милый Иван Иванович,
