'греческой', ничего бы не потеряли, будь луговые ключи или мощенные камнем колодцы лишь тем, чем они кажутся. Когда Китс, в греческой манере, пишет, внося в мироздание легкость и яркость:
Когда в этой манере пишет Шекспир:
Когда Вергилий пишет в греческой манере:
или:
- они смотрят на природу без всякого восторга, - лишь с той привязанностью, что испытывает человек к саду, где он прогуливается изо дня в день, и мысли его во время оных прогулок исполнены приятности. Они смотрят на природу почти так же, как смотрят на нее наши современники, которые не лишены поэтического чувства, но больше интересуются друг другом, чем миром вокруг, и он отступает для них на задний план, выцветает, оставаясь вполне дружелюбным, вполне уютным - это видение людей, позабывших древние культы.
III
Люди, жившие в мире, где все сущее могло изменяться и принимать иное обличие, - жившие в окружении сонма величественных богов, чей гнев мог окрасить багрянцем закат, прорваться громом или грозой, - эти люди были чужды нашим понятиям авторитета и меры. Они поклонялись природе и природному изобилию, и, видимо, с незапамятных времен частью справляемых среди холмов или в глубине леса ритуалов были исступленные танцы, во время которых танцоров охватывал неземной экстаз: им казалось, что они видят богов или богоподобных существ, души их устремлялись в надлунные сферы; и, возможно, тогда и зародилось представление о благословенной земле, населенной богами и мертвыми, вкушающими блаженство. Древние были одержимы воображаемыми страстями, ибо еще не ведали, сколь скудны положенные нам пределы, - они были ближе к древнему хаосу, всечеловеческому желанию, и перед глазами их стояли извечные образцы. Когда был сотворен первочеловек, петляющий по влажной от росы траве заяц мог замедлить свой бег и в удивлении привстать на задние лапы; тонкая связка тростника под ногами могла быть богиней, смеющейся среди звезд; малая толика волшебства, легкое мановение руки, шепот губ - и люди могли обернуться зайцем, или связкой тростника, они ведали бессмертную любовь и бессмертную ненависть.
Все народные литературы и все литературы, сохранившие связь с народной традицией, восхищаются бессмертным и бесконечным. 'Калевала' восхищается семьюстами годами, что Ильматар странствовала в морской пучине, беременная Вяйнямейненом*[12], а султан в 'Песне о Роланде', размышляя о величии Карла, вновь и вновь повторяет: 'Ему триста лет, когда ж он уймет свой нрав?' Кухулин в ирландских народных сказаниях алкает одного - победы, и вот, одолев всех людей, он гибнет в схватке с волнами, ибо лишь волнам дано взять над ним вверх. Юноша в ирландских народных песнях умоляет возлюбленную уйти с ним в леса, чтобы смотреть, как резвится в реке лосось, и слушать зов кукушки, забыв о смерти, ибо та никогда не найдет их в сердце леса. Оссиан триста лет пробыл в волшебной стране эльфов, он познал там волшебство любви и вот, вернувшись на землю, он умоляет святого Патрика прервать на мгновение молитвы и послушать пение дрозда, ибо это поет дрозд Деррикана, которого Финн привез из Норвегии триста лет назад, и сам пристроил ему гнездо на ветвях этого дуба. Правда ли, что если уйти в лес достаточно глубоко, в чаще можно обрести все, что ищешь? Кто знает, сколько веков поют лесные птицы? Всякая народная литература - повествование о страстях, современной словесности, музыке и искусству неведомых - разве что те напрямую - или каким-то окольным путем восходят к временам древности. В древней Ирландии любовь почиталась смертельной болезнью, и в 'Любовных песнях Коннахта' есть стихотворение, звучащее, как погребальный плач:
Другая народная песня кончается:
