Я лежал в отеле аэропорта Хитроу, тщетно пытаясь заснуть и надеясь, что пройдет наконец дурнота, донимавшая меня из-за резкой смены часовых поясов. Одолев перелет из Австралии в Лондон, чувствуешь себя так, будто по темечку ударили крикетной битой, да не единожды. Мысли в голове путались. Шли часы. Я дремал, просыпался, опять задремывал и думал. В сущности, все очень просто, решил я наконец. Тридцать пять лет назад Питеркин сбежал из кремлевской тюрьмы, несмотря на всевозможные запреты, засовы, решетки и охраны. Сбежать оттуда очень трудно, однако он это сделал. Наверное, подозревали, что к делу причастен его напарник Гусенко, который в тот момент заперся в туалете, мучаясь расстройством желудка. Видимо, его довольно долго и жестоко допрашивали. Ему предлагалось продумать многочисленные возможные варианты исчезновения Питеркина. В конце концов он, подобно Шерлоку Холмсу, проанализировал все варианты и пришел к выводу, что остается один, пусть даже совершенно невероятный, но он единственный будет верным. Если Питеркину удалось сбежать, минуя посты, строго охраняемые ворота, то он ушел каким-то другим путем. Значит, есть какой-то выход, о существовании которого не знает даже высшее тюремное начальство.
Тогда, тридцать пять лет назад, Юрий Гусенко понял, что у Сталина, который был еще жив и здоров, есть свой потайной ход. По совершенно необъяснимой причине он мог выпустить через него Питеркина и, конечно, разгневался, если бы кто-нибудь посмел его заподозрить, а тем более заявить об этом вслух.
История не стоит на месте. Сталин умирает, уходит его окружение. Потайная дверь остается. Питеркин точно знал, что она существует, а Гусенко догадывается. За прошедшие годы он сделал головокружительную карьеру и превратился из скромного кремлевского караульного, попавшего под подозрение, во влиятельного человека, облеченного доверием в высших кругах МВД — КГБ и наделенного широкими полномочиями.
Если верить сообщению старой газеты, в 1956 году, всего через три года после смерти Сталина, господин Гусенко становится правой рукой Андропова и помогает ему подавить мятеж. Гусенко доказал, что он находчив и безжалостен, если верить, что именно он застрелил в Будапеште генерала Малетера.
Не придя ни к какому решению, я уснул как убитый. Проснувшись, собрался принять душ, побриться, переодеться и поразмыслить, в каком справочнике можно отыскать «CH.AD.11». Однако, стоя под струями воды, я вдруг понял, что если буду звонить из отеля Хитроу, выяснить ничего не удастся. То, что мне было нужно, находилось в неведомой церкви в Западном Йоркшире, и я должен отправиться туда прямо сейчас. Я поднял трубку, заказал билет на ближайший рейс и через два с половиной часа приземлился в аэропорте Брэдфорда.
События заставляют меня быть опытнее, мудрее. Прежде я взял бы напрокат машину, подъехал к библиотеке и поставил машину там, где стоянка запрещена. Меня оштрафовали бы и заставили убираться. В результате пришлось бы тащиться пешком, оставив машину на какой-нибудь отдаленной тихой улочке. А поэтому теперь я сел в такси и, сверившись с картой Херца[2], попросил отвезти меня в Брэдфорд. Оттуда было недалеко до Бентли и Дьюсбери, где когда-то жил Питеркин. Там же находилась большая справочная библиотека. Но для начала понадобилось кое-что уточнить, и я велел водителю высадить меня у здания редакции местной газеты. Войдя туда, я сказал, что мне нужен библиотекарь. Его разыскали быстро. Библиотекарь спросил о цели моего прихода. Я ответил, что я юрист из Австралии, мне необходима помощь и я готов в разумных пределах заплатить за услуги.
Мистер Хоулдсворт оказался чудесным человеком и, когда мы наконец попали в его кабинет, приветливо улыбнулся мне.
— Чем могу помочь?
— Я хотел бы заглянуть в картотеку и узнать причину исчезновения человека, которого звали отец Бодински, — ответил я. — Это было давно, вы не помните ли?
— Помню ли я? — воскликнул он. — Да я занимался этой историей. Сейчас принесу.
Картотека оказалась довольно толстой, но не слишком толковой. Я внимательно прочитал каждую вырезку и понял, что все они об одном и том же. Когда поднял голову, Хоулдсворт сказал:
— Он исчез. Вчера был тут, а сегодня уже нет. Ничего не объяснил. И не оставил следов.
— А есть какие-нибудь соображения на этот счет?
— Полиция считала, что Бодински был ярым антикоммунистом и заявлял об этом и с кафедры и на улицах, поэтому от него решили избавиться. Вы знаете, поляки подняли тогда целую кампанию, призывая своих собратьев вернуться на родину.
— А что думаете вы?
— Трудно сказать. Он был не единственным строптивцем. Многие священники высказывались в том же духе, но я не слышал, чтобы похитили кого-нибудь. А почему вас это интересует? — спросил Хоулдсворт, искоса посмотрев на меня.
На этот случай я заготовил коротенькую историю. И сейчас я ее изложил, рассказал, будто у меня был клиент, поляк из Австралии, который попросил выяснить все, что можно, поскольку он подумывал, в память об отце Бодински, оставить наследство его старой церкви.
Хоулдсворт кивнул.
— Вообще-то забавно, — сказал он. — Это довольно старая картотека. А вы уже второй человек на этой неделе, которому она понадобилась.
— А кто другой?
Библиотекарь рассмеялся.
— Тот другой действовал иначе, мистер Клоуз. Он позвонил и спросил, есть ли у нас в картотеке сведения о Бодински.
— Вы ответили, что есть?
— Конечно. Может быть, он заедет сегодня днем.
— Вы не предупредите меня, если он появится?
— А где вас найти?
— Пожалуй, я сам позвоню.
Мне нужна была комната. Я пересек вымощенную булыжником маленькую площадь и снял номер в гостинице «Виктория», которая находилась напротив редакции, оставил там свои рубашки и снова вышел. В кармане у меня лежала записка с названиями двух церквей из картотеки Хоулдсворта, в которых ранее вел богослужение отец Бодински. Это были церковь Святого Катберта в Дьюсбери и Святой Девы Марии в Хортоне, расположенная в полутора километрах отсюда. Я прошагал это расстояние и понял, какое взвалил на себя непосильное дело. Мне стало абсолютно ясно, что если бы отец Бодински вдруг чудом вновь очутился здесь, он вряд ли узнал бы это место. Каждое второе лицо теперь принадлежало азиату, магазины тоже. Я прошел мимо двух викторианских церквей, построенных из местного камня, нынче превратившихся в кинотеатры, которые крутили исключительно азиатские фильмы. Не хочу сказать, что я имею что-либо против. Ни один австралиец сегодня не станет осуждать людей, рыщущих по свету в поисках лучшей доли. Но ощущение было странное, примерно такое, как если бы вы приехали в Бали и увидели, что там сплошь одни негры. Мне даже подумалось, что я зря теряю время, взбираясь в гору, чтобы попасть в Хортон, потому что церковь Святой Девы Марии может оказаться пакистанской лавкой, торгующей блестящими сари.
К счастью, она осталась такой, как прежде, только стены снаружи немного пооблупились, но внутри царил тот же покой. Я посмотрел, пронумерованы ли ряды, отсчитал одиннадцатый от входа, сел и внимательно огляделся. Деревянные скамьи были обыкновенными, пахнущими мебельным лаком. Подушечки для ног, покрытые чем-то вроде ковриков, лоснились от коленей многочисленных прихожан. Церковь небогатая, но ухоженная стараниями верующих. Все скамьи походили одна на другую, и насколько я понял, ни в одной из них нельзя было устроить тайник. Может быть, удалось бы что-нибудь спрятать в подушечке, но когда мыли полы, а мыли их часто, подушечки убирали. Вряд ли тот, кому нужен постоянный надежный тайник, воспользуется подушечкой.
Я пересек боковой неф церкви, осмотрелся, сел, откинул назад голову и залюбовался чудесным высоким потолком в виде голубого неба, усеянного звездами, и вдруг услышал голос:
