Видимо, конюшонок решил, что молодой сигнор рехнулся или впервые в жизни угостился вином, но Шарло меньше всего думал о том, что про него скажут. Собаки выли неспроста. Катрин почуяла то же, что и он. Нужно что-то делать.
Эгон был у себя. Барон задумчиво сидел у окна, вертя в руках серебряный кубок. Появление «сына» его удивило, но не рассердило.
— Крэсси готовит восстание. Если б не вы с баронессой, я бы согласился. А так даже не знаю, что и сказать. И маркиз Гаэтано как назло уехал, хоть бы он следы отыскал.
Эти ублюдки что удумали: написали про твоего отца сказку, удавить их за это мало! Таким его выставили, хуже не придумаешь! Набрали актеришек, и те эту дурь по всем провинциям показывают. И, что хуже всего, верят им!
— Чему верят? — слова барона об отце оттеснили и воющих собак, и пропавшую лошадь.
— Тому, что Александр Тагэре — узурпатор и убийца, а этот недоносок — спаситель Арции. Крэсси считает, что тянуть больше нельзя. Иначе лицедеи всех на свою сторону перетянут. Правда, нашлась управа и на них. Думаю, без Кэрны там не обошлось, но тогда он вряд ли скоро объявится. А ты-то чего хотел?
— Сигнор, сколько барон Крэсси взял с собой людей?
— Сорок пять, он сорок шестой, а что?
— Я их пересчитал со стены. Их было сорок семь! Туссен пригласил войти всех, кто пришел с Крэсси, и они перешли текущую воду. А теперь их сорок шесть и в замке воют собаки. Сигнор Эгон, когда они мимо меня через мост шли, я почувствовал что-то… Что-то очень плохое.
— А тебя, часом, не лихорадит? — барон участливо тронул лоб мальчика. — Да нет, холодный вроде. Почему псы развылись, пес их знает, — барон расхохотался собственной шутке. — Если хочешь, завтра заставлю клирика над мостом кадилом потрясти, только ерунда все это. Нам не нечисти бояться надо, а тех, кто штаны носит да мечами машет. Если мы эту кашу заварим, головы полетят и с них, и с нас! Выждать бы, да Крэсси говорит, что циалианки и антонианцы из Александра чудище лепят и почти вылепили. Только Север им пока не верит.
Эгон разговаривал с сыном Александра Тагэре как с равным. Шарло слушал, стараясь забыть о воющих собаках и пропавшем всаднике.
— Ну и что ты скажешь? — спросил напоследок барон.
— Сигнор, а мы можем найти маркиза Гаэтано?
— Если скажем Крэсси, что он здесь…
— Сигнор, если вы решите восстать, я буду с вами!
— То есть?
— Если вы не скажете, кто я, я пойду на войну, как Анри Гийо, но пойду.
— Пожалуй… А вот женщин надо спрятать. Отправлю Клотильду с Кати к моей тетке, она их давно приглашала. Ну а осенью, благословясь, и начнем…
Крэсси я отвечу, когда он назад поедет. Старик в Малве собрался, совсем себя загонял, выглядит — краше в гроб кладут. Да оно и не мудрено — всех потерять… Назад он в конце Дракона поедет, тогда я ему кое-что и расскажу, глядишь, и Кэрна к тому времени объявится. А всадника твоего мы поищем, может, и впрямь шпион какой затесался, но, вернее всего, ты просчитался, ведь против солнца смотрел.
Когда Шарло вернулся к себе, он почти забыл про свои страхи, осенняя война полностью завладела его мыслями. Кати еще не спала и выглядела немного виноватой.
— Шарло… Ой, Анрио! Я взяла твое кольцо. То есть не твое, а Рафаэля…
— С ума сошла?!
— Нет, — поджала губы девочка, — я хочу, чтоб он вернулся.
— Я тоже хочу, но кольцо-то здесь при чем?
— Способ есть, — заговорщицки прошептала Кати, — только нужна вещь, которую человек долго носил… Еще лучше прядь волос или капля крови, но и кольцо подойдет. Вот я и позвала его, теперь он домой захочет…
— Глупости, — отрезал брат, — если б это было так, никто б писем не писал и гонцов не держал…
— Ты ничего не понимаешь! Письма нужны, потому что в них объяснить можно. И гонцы нужны, если знать, куда ехать, а если не знаешь… Тогда нужно звать. Магия крови! Только я не знаю, вышло ли у меня. Вот если б Рито был нам родич, он бы точно услышал…
АРЦИЯ. ЛАНДЕЙ
По зеленому лугу бродили гнедые кони, спускались к быстрой, прозрачной реке, тянули морды к воде. Вдали синели поросшие лесом горы, цвел шиповник — алый, розовый…
— Мария!
Кто здесь? И где она, с кем?!
— Просыпайся…
Горы и лошади исчезли. Над ней нависал дощатый потолок, кое-как освещенный масляным светильником, голова кружилась, все тело непривычно ломило.
— Выпей, будет легче.
Царка показалась отвратительной, но голова прояснилась. Сколько же она вчера выпила… Хотя это хороший способ забыть о чуме. Мария с трудом села, тронула рукой волосы. Распущенные, спутанные. Которая сейчас ора? Судя по всему, глубокая ночь, а она в постели у мирийского наемника, хотя через кварту тут не будет ни наемников, ни крестьян, ни торговцев — только трупы.
Хозе с усмешкой на нее смотрел, и Мария, спохватившись, накинула на плечи одеяло.
— Вот как? — поднял бровь наемник. Он, кстати говоря, был полностью одет. — Вообще-то, тебе не мешало бы подняться. Нам пора.
— Куда?
— Подальше отсюда. Мне здесь надоело.
Мария, ничего не понимая, смотрела на смеющегося мужчину, чувствуя, как у нее внутри все закипает. Он сумасшедший! Сумасшедший, да и она тоже.
— Ты уйдешь из чумной деревни? Мимо стражников и скорбящих? Ты — покойник, который вечером не сможет поднять голову.
— Я не собираюсь вечером пить, — хмыкнул мириец, — так что с головой у меня будет все в порядке.
— Ты понимаешь, что ты мертвец, — заорала Мария, — мертвец с тех самых пор, как сюда попал?!
— Не понимаю, — ответил тот, — если хочешь скоротать со мной еще вечерок, так и скажи. Я, пожалуй, задержусь. Днем больше, днем меньше.
Нет, он положительно не в себе.
— Судя по всему, я зря оделся, — заметил мириец. А вот этот блеск в черных глазах она помнила. Помнила, несмотря на выпитую царку. Мария натянула одеяло до подбородка, злясь уже на себя. Хозе — наглец и безумец, но от его взгляда жарко даже на краю смерти.
— То есть мне не раздеваться? — уточнил он. — Ты уж реши, пожалуйста. Или ты идешь со мной, или остаешься здесь, или мы уходим, но не сразу, — незаметным кошачьим движением наемник пересек комнатенку и опустился на край кровати. — А волосы у тебя перепутались ой-ей-ей как. Если сейчас не
