— Я не ожидал, что вы рискнете атаковать с холма пешим строем.
— А Александр Тагэре не ожидал, что его дважды предадут. Я обыграл вас, сигнор, но как воин, а не как нечестный купец.
— Если вы думаете, что я получил под Гразой удовольствие, вы ошибаетесь. Эта победа была грязной.
— Но она была, и вам придется за нее отвечать. Впрочем, не сейчас.
— Могу я узнать, что ждет меня и моих людей.
— Вполне. Я обменяю вас на тех, кто мне нужен. А если наши дела пойдут неудачно, казню. Мы выиграем войну с Ифраной, можете не сомневаться. И знаете почему? Потому что одним из нас нечего терять, а другие, глядя на вас, видят, что они могут потерять. Оргонда не сдастся, а Арция поднимется.
— Вы это говорите мне или себе? Если мне, то не стоит беспокоиться, я знаю, что некоторые вещи высасывают удачу. Нас победите не вы, а ваши мертвые, если вы понимаете, что я говорю. А пытаться нас продать не стоит, Жоселин не покупает испорченные вещи.
— Пока у нее есть новые, возможно, но их у нее скоро не будет, — Сезар обернулся к своим военачальникам, — вы желаете что-то сказать?
— Все, что мог, я сказал во время боя, — отрезал Гартаж.
— Я должен принести вам свои соболезнования, граф, — Ипполит собрался с силой и взглянул в лицо Эжену, — ваш сын и его друзья погибли более, чем достойно.
— Я в этом не сомневался, — командир авангарда повернулся и пошел вниз по истоптанному склону, не спросив разрешения у своего герцога.
— Атэвы говорят, что умереть сумеет только тот, кто умел жить, — Диего Артьенде коснулся цветка в петлице, — без смерти жизнь пуста, а смерть без жизни невозможна. Значит, — мириец ослепительно улыбнулся, но черные глаза остались серьезными, — это смерть зависит от нас, а не мы от нее.
— Видимо, я должен представить графа Артьенде, — Сезар вежливо наклонил голову, — с его всадниками, маршал, вы познакомились в Кер-Женевьев.
— Я как мог старался заменить маркиза Гаэтано, — улыбка сбежала с лица мирийца. — Мы останемся с его друзьями до самого конца, и никто не скажет, что мы отступили и отступились. Сердца горят не только у Кэрны, хоть вам этого и не понять. Вы променяли огонь на золото, но золото — это зола…
АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО
Почему-то Шарло представлял себе мрачный подвал, где на соломе рядами лежат больные и умирающие. Это было глупо, ведь он не раз бывал в Старых Казармах, да и Эгон никогда не позволил бы людям валяться вповалку на холодном, грязном полу. Наверное, все дело в страхе: достаточно испугаться чего-то, чего не видишь своими глазами, а остальное возьмет на себя воображение. Старые Казармы встретили полумраком и острым, горьковатым запахом чернолистника. Двери в коридор были открыты, но занавешены влажными рогожами, и у входа в них дымились неизбежные жаровни. Шарло, хоть на него никто не смотрел, шел, глядя прямо перед собой и слегка вздернув подбородок. Так его учили: нельзя опускать голову, как бы ни было грустно или страшно. Рито был рядом, и мальчику очень хотелось схватить его за руку, но он держался.
Мириец остановился у девятой или десятой двери и взялся за занавеску, Шарло с надеждой посмотрел на брата своей матери.
— Я — Кэрна, Шарло, — шепнул Рафаэль, — но я не святой Эрасти… Николай ошибся. Я могу убивать, но целитель из меня никакой.
— Значит… ты…
— Мы пришли прощаться. Соберись! Или уходи…
— Я готов.
Кэрна кивнул и отступил, пропуская Шарло вперед. Когда-то здесь лежали запасные доспехи, а теперь стояли два грубо сколоченных топчана и стол, на котором стояла жаровня. У выходящего в ночь окна, скрестив руки на груди, высился Яфе в своем балахоне. Свет масляной лампы отражался в черных глазах атэва, превращая его в сказочное существо.
— Маркиз, ты сошел с ума, — Эгон охрип, но Шарло все равно узнал бы его голос из тысячи.
— Это его право, Эгон. Ты же не хочешь, чтоб он жил, презирая себя.
— Я хочу, чтоб он жил! Жил!
— Я буду жить, — услышал собственный голос Шарло, — со мной ничего не случится. И с Кати, и со всеми остальными.
— Это так, — подал голос Яфе, — те, кто был отмечен, уже смотрят на ту сторону Реки. Юный Шарлах остается на этом берегу.
Ответить атэву не успели. В коридоре послышался шум, и в комнату ввалилось шесть или семь воинов во главе с капитаном замка и стряпуха, на щеке которой багровел внушительный синяк. Сзади Шарло заметил Николая. Эрастианец, как всегда, стоял, опустив глаза, близкий и далекий одновременно.
— Сигнор, — пробормотал капитан, — брат Николай нам сказал…
— Что я умираю? Похоже на то… — Эгон зашевелился, пытаясь приподняться на локтях, и Шарло его поддержал, опередив даже Рафаэля. Барон исхудал, его тело было покрыто язвами, но гной из них уже не сочился, ранки подсохли и покрылись темными корками. Их было не так уж и много, но мальчик знал, что это хуже всего. Те, у кого много мелких язв, имеют больше шансов выжить.
Эгон больше не пытался прогнать «сына» — то ли не хотел показаться слабым перед своими людьми, то ли поверил Яфе.
Властитель Гран-Гийо все еще был страшно тяжел. Изо всех сил удерживая барона, Шарло не мог видеть его лица, вынужденно глядя на тех, кто пришел к своему сигнору. Так они и замерли — девять человек у двери, двое на постели и двое у окна. Первым подал голос Николай:
— Да воздаст тебе по заслугам святой Эрасти, брат мой.
— Это его дело, — закашлялся барон, — вы, у входа… Подойдите, раз уж пришли… Яфе… говорит… это последний прилив сил… Но мы эту заразу победили… Кто-то еще умрет, но главное позади… Оноре! Я тебе говорю!
Капитан Гран-Гийо отчеканил два с половиной шага, как на плацу, а затем грузно бухнулся на колени. Ветеран заразы не боялся, он вообще ничего и никого не боялся, кроме умершей позавчера жены.
— Оноре Годи, за безупречную службу я произвожу вас в личные нобили с правом выбора сигны и консигны. Принимаете ли вы из моих рук это звание и клянетесь ли честью нобиля… — Эгон с шумом втянул воздух, Кодекс Розы был слишком пространен и многословен для его сгоревших легких, — честью нобиля служить дому Фарни?
— Клянусь, сигнор, — выдохнул новоиспеченный дворянин.
— Какую сигну вы избираете?
— К-к-костер, сигнор. И над ним молодую луну… Как сейчас на небе…
— Да будет так… Маркиз Гаэтано… свидетельствуете ли вы присягу сигнора ре Годи?
— Свидетельствую, — быстро произнес Рафаэль положенную фразу, — да будет честь дома Кэрны порукой, что путь избранного будет путем чести. Если сигнор ре Годи свернет с него, его покарает моя
