исповедовавшись и не заказав молебен о здравии моего государя и о собственной безопасности в пути. Его высокопреосвященство любезно предложил мне стать его гостем, и вот я здесь и прошу разрешения сесть, ибо все еще нездоров.
- Садитесь. - Альдо вполне овладел собой. Настолько, что, увидев у жаровни кардинала, благочестиво наклонил голову: - Ваше высокопреосвященство, мы позволили себе прервать ваши занятия…
- А вот я, увы, не могу, - кардинал со знанием дела пошевелил песок, - в противном случае я загублю шад-ди. Полагаю, герцог Эпинэ после ночных треволнений не откажется от угощения, но как относитесь к морис-скому ореху вы?
- Мы выпьем вина. - Альдо, не дожидаясь приглашения, уселся рядом с урготом. - Ваше высокопреосвященство, нам нужен герцог Алва, но прежде мы желаем выслушать рассказ брата Пьетро.
- Герцог Алва спит, - сообщил Левий, сосредоточенно вливая в готовый шадди холодную воду. - Каждое создание должно спать, и только Создатель бодрствует денно и нощно. Что до брата Пьетро, то он готов повторить свой рассказ.
Тепло и горький запах знакомо кружили голову, обещая безопасность и отдых, но сегодня не будет ни того, ни другого. Кардинал достал из ларца знакомые чашечки.
- Сын мой, - велел он топтавшемуся у двери секретарю, - расскажи, что ты видел. С самого начала.
- Я не видел почти ничего, - обрадовал Пьетро. - Воин, которого я не запомнил, помог мне подняться в карету. Герцог Алва и офицер, чье имя я узнал лишь после его смерти, уже находились внутри. Дверь закрыли, и мы поехали. Занавески на окнах были опущены, и я не мог видеть, что происходит снаружи, к тому же на улицах было темно. Я слышал лишь стук копыт и скрип колес.
- Ваши спутники молчали? - помог делу Габайру.
- Офицер… Я могу называть его полковником Нок-сом?
- Можете, - разрешил Робер, косясь на сюзерена. Тот, слава всем кошкам мира, сидел смирно. Пока.
- Полковник Нокс хранил молчание, - сообщил монах, - герцог Алва сначала тоже, потом стал напевать.
- Что именно? - подался вперед Альдо. - Не упоминался ли в его песне ветер?
- Он пел на неизвестном мне языке, - пальцы монаха монотонно отсчитывали жемчужины, - но мелодия была очень красива.
- Но вряд ли богоугодна. - Левий разлил шадди в чашки. - Продолжай, сын мой.
- Мы ехали долго, потом послышались странные звуки, я не сразу понял, что это выстрелы. Карета остановилась. То, что случилось дальше, поразило меня. - Лицо Пьетро утратило безмятежность, он судорожно сжал свои четки и оглянулся на кардинала.
- Брат Пьетро стал свидетелем весьма неприятного события, - пояснил тот. - Говори, сын мой, наши гости должны знать, как погибло их доверенное лицо.
Герцог Алва сидел, прислонившись к стенке, - покорно начал Пьетро, - он сидел, и глаза его были прикрыты. Герцог даже не шевельнулся, но полковник Нокс выхватил огромный нож. Он задумал убийство, и сердце мое оборвалось. Я зажмурился, моля Создателя о милосердии и справедливости. Раздался шум, и был он не смертным стоном, но звуком борьбы. Я открыл глаза: кинжал лежал на полу, а герцог Алва душил полковника Нокса цепью. Я хотел закричать, но мое горло свела судорога, а затем на крышу кареты что-то обрушилось. Раздался треск, и я увидел над собой чужие сапоги. Это были люди герцога Придда, но тогда я этого не знал.
Не в силах ничего понять и ничего изменить, я шептал молитвы, пока не почувствовал на своем плече чужую руку. Это был герцог Алва.
- Брат мой, - сказал он, - можете открыть глаза, я его уже убил.
Я взглянул и увидел полковника. Он был мертв, на его шее темнел страшный след. Мне стало дурно, я не помню, как выбрался из кареты, как меня подвели к герцогу Окделлу, тоже пленному. Я понял, что герцог Придд освободил герцога Алва, но это все, что я могу сказать. Я просил Создателя защитить меня и моих спутников, и Создатель внял моим мольбам. Я вернулся в обитель вместе с господином Мевеном, а жизни герцога Окделла ничего не грозит. Это все.
- Ты слышал, как герцог Алва объявил о своем возвращении?
- Да, - подтвердил монах, - и возрадовался, ведь моим долгом было проводить его в Ноху. Я опасался, что герцог прельстится свободой и войной, но долг в его сердце перевесил соблазн. Он остался непреклонен, как святой Адриан перед абвениатами.
- Что именно сказал Ворон? - Сюзерен походил на готовую взорваться гранату, но Пьетро боялся иного гнева. Монах наморщил лоб, собираясь с мыслями, и вздохнул:
- Герцог Алва не любит лишних слов. Он спросил, согласен ли господин Мевен проводить его и меня до Нохи. Тот согласился, и герцог Алва, видя мою усталость, велел Мевену взять меня в седло. Если б не он, я бы заблудился и замерз, но не этой ночью суждено было мне окончить путь свой.
- Ваше величество, - улыбнулся Габайру, - вы спрашивали, что Алва пел в карете. Брат Пьетро забыл сказать, что на обратном пути герцог вновь запел.
- Это была другая песня, - негромко сказал монах. - Когда стены города закрыли звезды, он сказал виконту Мевену, что судьба его - звездный иней. Мевен не понял, герцог Алва объяснил, что есть такая песенка. Он так и сказал: «песенка». Я не увидел в ней никакого смысла, только тоску по неизбежному.
- О чем говорили Придд и Алва? - Закатные Твари, неужели Альдо думает, что Ворон станет откровенничать со Спрутом при монахах и гимнетах?
- Я замерз и устал, - потупился Пьетро, - а слова их были далеки от моих мыслей. Герцог Алва пообещал полковнику Придцу маршальскую перевязь. И еще он запретил смотреть назад, но это недобрый совет, ибо Создатель заповедовал оглядываться на след свой, дабы понять, бел он или же черен.
3
Дорога стала каменистой, словно в горах, а по пустым полям стадами разбрелись серо-розовые валуны. Казалось, гранитные глыбы провожают отряд настороженным, недобрым взглядом, но дело было в скользящих по неровным бокам солнечных бликах и разыгравшемся воображении. Кони камней не боялись, они шли ровной походной рысью, и в согласном стуке копыт навязчиво проступал мотив, который хотелось вырвать из памяти вместе с прошлой ночью:
Дикон потряс головой, стараясь думать о чем угодно, лишь бы позабыть Алву с его проклятой песней. Или вообще не думать, но память тянула в темную придорожную рощу, словно в омут, заставляя восемь раз переживать одно и то же.
Снова горели факелы, хмурились лиловые стрелки, хрустела смерзшаяся листва, вздыхали и фыркали лошади. Снова Придд отдавал честь и исчезал за солдатскими спинами, Гирке распоряжался, Пьетро перебирал четки, а кэналлиец напевал, глядя в ночное небо, как напевал в Сагранне, и деться от его кантины было некуда:
