Особая реальность (перевод Останина и Пахомова)

пробудилась в нем совсем неожиданно.

– Как-то я был в горах, – рассказывал он, – и наткнулся на большую голодную пуму. Я бросился бежать, она за мной. Я успел вскарабкаться на скалу и стал швырять в нее камни, но она зарычала и изготовилась к прыжку. Вот тут-то впервые и проявилась моя воля. Я остановил пуму, не дал ей прыгнуть. Она застыла на месте, и силой, исходившей из меня, я стал ее ласкать. Буквально трогал ее за соски, поглаживал их. Глаза у нее затуманились, она опустилась на землю, а я бросился бежать без оглядки.

Дон Хуан смешно скорчился и изобразил человека, который удирает со всех ног, придерживая на бегу шляпу.

– Меня совсем не радует, – заметил я, – что на пути к обретению воли меня ожидают судороги или, на худой конец, голодная пума.

– Мой благодетель был великим колдуном, – продолжал дон Хуан. – И настоящим воином, воля была лучшим его достижением. Но человек может пойти дальше: он может научиться видеть. Тогда ему не нужно быть ни воином, ни колдуном. Научившись видеть, он может, становясь ничем, стать кем угодно.

Он, так сказать, исчезает и одновременно возрастает. Может стать, кем захочет, и обрести, что пожелает. Но ему совершенно ничего не надо, и, вместо того чтобы играть с людьми, как с игрушками, он добровольно принимает правила их игры. Единственная разница между ними: человек, который видит, управляет своей глупостью, а его ближние – нет. Тот, кто видит, не вмешивается в жизнь окружающих; видение отрешает его от всего, чем он жил прежде.

– Уже одна мысль о том, что можно от всего отрешиться, приводит меня в ужас, – заметил я.

– Ты шутишь! Куда ужаснее всю жизнь знать, что тебе придется заниматься одним и тем же! Представь себе человека, который всю жизнь, до глубокой старости, выращивает кукурузу. Силы иссякли, и ему ничего не остается, как лежать, словно старый пес, и глазеть по сторонам. А мысли, чувства и желания продолжают вертеться вокруг того, чему была отдана жизнь, – вокруг кукурузы. Жизнь прожита впустую; по-моему, это ужасно. Мы – люди; наше предназначение – учиться и проникать в новые, невообразимые миры.

– Неужели они и впрямь существуют? – спросил я не без иронии.

– Глупый ты человек! – вздохнул дон Хуан. – Мы еще ничего толком не познали. Видение – для людей совершенных. А пока умерь свой пыл, стань воином, научись видеть, и тогда сам узнаешь, что новым мирам нет конца.

11

Я выполнил поручения дона Хуана, но он не отправил меня домой, как делал в последнее время, а позволил остаться. Наутро, 28 июня 1969 года, он сказал, что я буду курить.

– Чтобы увидеть стража? – спросил я.

– Нет, попробуем другое. – Дон Хуан неторопливо набил трубку, разжег и подал мне.

На этот раз я был спокоен. Затянувшись, сразу же почувствовал приятную сонливость. Когда я выкурил трубку, дон Хуан спрятал ее и помог мне встать. До этого мы сидели на циновках лицом друг к другу. Он сказал, что надо прогуляться, и, слегка подталкивая меня, заставил идти. Едва я шагнул, как мои ноги подкосились и я повалился на колени, но боли не почувствовал. Дон Хуан ухватил меня под мышки и снова поставил на ноги.

– Иди, иди, как в тот раз, – сказал он. – Где твоя воля?

Я словно прирос к земле; наконец шагнул – и потерял равновесие. Дон Хуан поддержал меня, опять подтолкнул. Ноги совсем не слушались, и я упал бы на пол, не подхвати он меня вовремя. Я уже ничего не ощущал, понимал только, что положил голову дону Хуану на плечо, так как видел комнату под углом. Он вытащил меня на веранду и дважды провел по ней, но, видно, я совсем отяжелел, и старик опустил меня на землю. Казалось, тело мое налито свинцом. Дон Хуан не стал больше со мной возиться, а только окинул взглядом. Лежа на спине, я пытался улыбнуться. Он расхохотался, потом наклонился и шлепнул меня по животу. Ощущение было странным: не болезненным, но и не приятным – вообще никаким, шлепок, и все. Дон Хуан перекатил меня по земле, но я ничего не чувствовал и сообразил это только потому, что видел веранду под разными углами. Придав мне нужное положение, дон Хуан отошел в сторону.

– Встань! – приказал он. – Встань, как в прошлый раз. Не валяй дурака, ты знаешь, как подняться. Ну, вставай же!

Я пытался вспомнить прежние действия, но никак не мог сосредоточиться. Мысли текли сами по себе, совершенно мне не повинуясь. Наконец мелькнула догадка – если я скажу, как тогда: «Встать!» – то обязательно встану. Я громко выкрикнул: «Встать!» – но из этого ничего не вышло.

Дон Хуан с досадой посмотрел на меня и направился к двери. Я лежал на левом боку, спиной к двери, поэтому, когда дон Хуан миновал меня, я решил, что он вошел в дом.

– Дон Хуан! – крикнул я, но он не ответил. Меня охватило отчаяние. Снова и снова повторял я, словно заклинание: «Встать!» – и каждый раз безрезультатно. Я готов был биться головой о землю, рыдать – но лежал неподвижно, как парализованный. Мне мучительно хотелось двигаться или говорить.

– Дон Хуан, помоги! – промычал я наконец. Он подошел и, посмеиваясь, сел рядом. Сказал, что я впал в истерику и поэтому у меня ничего не получается. Потом поднял мне голову, глянул в глаза и велел ничего не бояться.

– Ты слишком усложнил себе жизнь, – сказал он. – Надо отбросить все, что мешает. Полежи спокойно, приди в себя.

Дон Хуан опустил мою голову на землю, переступил через меня и удалился, шаркая сандалиями. На мгновение я вновь испытал страх, но тут же погрузился в совершенно безмятежное состояние. И вдруг понял причину всех моих жизненных сложностей: мой сын. Больше всего на свете мне хотелось стать настоящим отцом. Мне нравилось лепить его характер и во время прогулок незаметно учить жизни. Вместе с тем я боялся к чему-либо его принуждать, а ведь делал я именно это – то прямо, то прибегая к хитростям.

«Я не имею права вмешиваться, – подумал я. – Почему я не оставлю его в покое?»

Меня охватила меланхолия, я заплакал. Из-за слез я ничего не видел; мучительно хотелось встать, разыскать дона Хуана, рассказать о сыне… Внезапно я понял, что стою на ногах. Я оглянулся и увидел дона Хуана. Вероятно, он все время находился возле дома. Я не чувствовал своих шагов, но, кажется, направился к нему. Дон Хуан взял меня под руки и, улыбаясь, сказал:

– Молодец!

В этот момент я понял, что со мной творится что-то странное. Сначала я вспомнил то, что случилось много лет назад. Тогда после курения мне показалось, что дон Хуан смотрит на меня как бы сквозь толщу воды. Его лицо было огромным, подвижным, как ртуть, и светилось. Тогда видение было настолько мимолетным, что я не запомнил подробностей. Теперь же лицо дона Хуана оказалось совсем рядом, и я мог не торопясь его разглядеть. Когда я встал и оглянулся, я несомненно увидел дона Хуана; но когда сосредоточил взгляд на лице, не узнал его. Передо мной было нечто незнакомое. Я понимал, что это лицо дона Хуана, но в этом меня убеждали не органы чувств, а скорее память и логика. Я видел необычный светящийся предмет, нечто округлое, светящееся, подвижное… Это напоминало пульсирующий поток, заключенный в самом себе, не покидающий своих пределов и вместе с тем струящийся в каждой своей точке. Я подумал: это струится жизнь. Зрелище было завораживающим, я полностью отдался созерцанию и вскоре перестал понимать, что передо мной такое.

Внезапно меня тряхнуло, светящийся предмет задрожал, потускнел, обрел плоть – и я увидел обычное смуглое лицо дона Хуана. Он улыбался. Через мгновение его лицо снова засверкало, заискрилось, заструилось. Это был, пожалуй, не свет и не сияние, а неуловимо быстрое движение и мерцание. Светящийся предмет задергался вверх-вниз, потускнел и опять превратился в «настоящее» лицо дона Хуана. В тот же момент я осознал, что дон Хуан трясет меня и что-то говорит. Сначала я не понял слов, но в