обращаясь к собеседникам:
— Бога ради, господа. Буквально одну минутку.
Оставив на стуле дипломат, он вышел из кафе. Вернулся быстро, как и обещал, через минуту.
— Что я говорил? Срубили тебя, как веничек березовый. Пасли, душа наивная.
— Кто?!
— Он и пас. Поздравляю. Никому не говорил, никому не говорил! Если бы не говорил, он бы не узнал. А тут пожалуйста — и место, и время. Полный аншлаг! Стоял, как в театре, и наблюдал.
— Ну, блин… Откуда он узнал-то?
— Ты из автомата мне звонил?
— Само собой, не из кабинета. В офисе тебя не было, я на пейджер скинул.
— И все?
— Нет, я на весь двор орал! Чего ты, как маленький, Эдик? Он свалил?
— Скажи спасибо моим ребятам, подстраховали. В багажнике отдыхает.
— Вы что, совсем, что ли?
— Прикажешь ему кофейку в подъезд принести? Боюсь, не поставил ли он в зале кого?
— Я знаю Любима, он тихушник по натуре. Одиночка.
— Хорошо бы. Ладно, мы тут засиделись. Игорь, мы приносим свои искренние извинения за случившийся конфуз и, думаю, в ближайшие пару часов все выясним. Документы найдутся. Некоторые глупые люди решили поводить нас за носик.
— Хорошо. Дайте мне знать, как только все образуется. Не прощаюсь.
Петухов кивнул собеседникам и покинул кафе.
— Ну что, Эдик? Каковы планы?
— А план, друг мой, один. Поговорить с Валерием Алексеевичем, как только он придет в чувство.
— Мне участвовать?
— В принципе, ты уже во весь рост засвечен. Так что прятаться за дверью смысла не имеет. Ребята прокатятся к жене, на всякий случай успокоят брошенную женщину, а то не вынесет страданий. Я все же боюсь, не прикрывает ли кто нашего хитрого юношу? Как же он узнал про встречу?
— Его некому прикрывать. Просто некому. Он ничей.
— Одного прокола хватит.
— Что с Валерычем будем делать? После, я имею в виду.
— Ну, что-что? У тебя есть предложения? Как говорится, по законам военного времени…
— Вот дурак!
— Ничей, да еще и дурак. Лучше быть чьим-то умным. Все, поехали. Иди к машине, я расплачусь за кофе.
Музыка. «Пи-пи-пи…»
— Алло.
— Привет.
— Здравствуй.
— Как твои дела?
— Хорошо.
— Знаешь… Я звоню, чтобы сказать тебе, что ты дятел.
— Что-что?
— Ты дятел.
— Сам ты дятел.
Музыка.
«Классный текст, прямо Шекспир, и музон ничего — бодрит. Хит, наверное. Ой, больно-то как…»
— Дайте ему нурофена. Раз — и боль пройдет. Поаккуратнее нельзя было? Вы ему «волосок стряхнули».
— Сильнее приложишь — легче тащить. Рекламная служба «Русского радио».
— Валера… Валерочка, скушай таблеточку. Таблеточку за папу, таблеточку за маму, таблеточку за начальника. Ну…
«Тьфу, еб… Что это за козлоголовый черт? Что он мне там сует? А, это же Геворкян „на ты“, адвокат в пенсне. Чего ты хочешь, четырехглазый?»
— Валера, ты себя хорошо чувствуешь?
— У-у-е-е-э…
— Господи, его стошнило. Подотрите тут. И сделайте радио потише, это, возможно, от песни. Меня сейчас тоже вырвет.
Эдуард отошел к столу, на котором валялось отобранное у Любимова имущество. Еще раз осмотрел. Кошелек с двумя червонцами, мелочью и фотографией жены, сломанная расческа, связка ключей, изгрызанная ручка-не-паркер, потрепанная записная, замусоленный носовой платок. Пейджер.
— Это служебный?
— Издеваешься? Нам в кабинетах телефоны за неуплату вырубают, а ты хочешь, чтобы еще пейджеры оплачивали. Он вроде говорил, что приятель какой-то презентовал на время.
— Ладно, — Геворкян повертел в руках удостоверение в потертой обложке и бросил его к остальным вещам.
Наручники у Валеры не отобрали, их просто перекинули из кармана на запястья.
Человек с пылесосом «Филипс-триатлон» закончил приборку и, предложив чаю всем, в том числе и Валере, исчез из комнаты.
— В любой работе должна быть внутренняя культура, — заметил Геворкян, вновь подходя к сидевшему, а вернее, валявшемуся в кресле Любимову. — Ну что, товарищ капитан, нам полегчало?
Валера поднял голову, взглядом шизофреника оценил адвоката и полупромычал, полупростонал:
— Будь начеку — в такие дни прослушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетен до измены».
Прочитав стих, он свалился набок.
— Я не понял, что он сказал? Какие стены?
— У нас плакат такой в ленинской комнате висит. Чтобы не трепались о служебных тайнах.
— А еще что висит?
— Ну, разное… План воспитательной работы с личным составом, техника вязания крестиком для кружка «Умелые руки», фотографии руководства…
— Я надеюсь, он не будет вязать здесь крестиком?
— Да он «быка» включил, — поставил диагноз милый малый с добрыми, глубоко посаженными глазами, сидевший на стуле возле дверей. — Может, выключить? Или форшмак из него сварганить? Только скажите, Эдуард Геннадьевич.
— Спасибо, Николаша, мы не в ресторане, для начала попробуем духовную пищу.
Валера снова зашевелился, приоткрыл глаза.
— А-а-а… И ты, Каравай, здесь? Что стоишь? Давай, тормози шкурников с поличным. «Палку» срубим… Я догадывался, Каравайчик, что патроны — твоих рук дело. Уж очень ты тогда не к месту обосрался. Подождите, мужики, подождите… Сейчас-то брюхо не подводит? Ха-ха… Сука ты. Каравай, сука дешевая.
Геворкян взял стул, подсел к Любимову.
— Валерий, давайте ваши личные отношения выясним позже. Вижу, вы в полном здравии и рассудке, значит, вполне можете ответить на мои достаточно простые вопросы. Извините за то, что случилось, но вы сами виноваты.
— Чего тебе, сволочь интеллигентная?
Николаша с добрыми глазами вскочил со стула и отвесил Любимову резвую колотуху справа.
