«сутках» — так он собачатиной каждый день закусывает и ничего. Хотя это грех.
— Ну, если с голодухи припрет, тогда это не грех. По большому счету, собака от курицы мало чем отличается.
— Отличается. Этот до того доелся, что людоеды мерещатся. С куриц такого не бывает.
— Какие людоеды?
— Не знаю какие. Говорит, возле кладбища в Автово двое мужиков третьего слопали. Сырым. Топором башку — тяп, потом в кусты или в камыши, не помню, А вышли, придурка этого увидали — тоже чуть не сьели. Еле удрал.
— Ха-ха, здорово. Как, интересно, человечинка на вкус?
— А я вот думаю, если они этого дядьку съели, то вещички должны остаться. Может, съездить поискать, а то скоро зима, а у меня, кроме того, что на мне, ничего и нет.
— Смотри, и тебя там съедят.
— Ничего, я заговоренный. Только непонятно все-таки. Зачем человека вечером на свалку привозить и еще с топором. Может, правда, скушали?
Кивинов откинулся на стуле.
— Свалка? Это та, что за кладбищем?
— Да, рядом с речкой.
— Да, да, знаю. Стой-ка, а когда он это видел?
— Ну, посчитать можно. Я 13-го влетел, а он уже шесть дней парился. Значит, числа 7-го. Или 6-го, смотря сколько он в ментовке сидел.
— Он человека-то этого не запомнил?
— А я откуда знаю? Он не говорил. Одного из этих видел. Говорит, здоровый, с бычьей головой и кулаками громадными.
— Понятненько. 7-го, значит? Подожди-ка меня туг, только кактус не съешь, он колючий.
Кивинов вышел из кабинета и заглянул к Петрову.
— Мишель, пожар когда был? Кажется, 7-го?
— Да, а что?
— Ничего. Красненькая откуда течет?
— С Пулково. В финский впадает.
— Так. Одевайся, поехали на «сутки».
— На какие сутки?
— На Каляева. Ты себя плохо ведешь, пора тебя остудить.
Кивинов вернулся в кабинет.
— Как собакоеда этого звать?
— Кажись, Серегой. Фамилию не знаю.
— Ах, Серега, Серега, ты не стой у порога… Все, мы по-ехали.
— Василич, а как же котлета?
— Ах, да. Держи. На котлету и на пиво. На «Даблминт» не дам, перебьешься. Потом поболтайся где-нибудь, только не ныряй, рэкетир.
— Ну, красавец, у нас к тебе чисто деловое предложение. Ты нам показываешь, где ты жил на свалке, а мы тебя отмазываем от оставшегося срока. Идет?
— Не, не идет. Мне и здесь хорошо, зачем мне на волю? Опять собак жрать?
— Хорошо, тогда обратное предложение. Ты все-таки показываешь, где располагается твоя загородная вилла, а мы тебе по блату еще пятнадцать суток устраиваем, ну как?
— Это другое дело. Поехали.
Договорившись с руководством заведения, Кивинов с Петровым забрали Серегу, посадили его в отделенческий «Жигуль» и поехали на свалку-помойку посмотреть, как живут отдельные представители все той же исторической общности людей.
— Послушай, папа, — обратился Кивинов к собачатнику, — а может, тебе по пьяни история с этими мужиками померещилась?
— Ну да. А «сутки» мне тоже померещились и нары?
— Ладно, не сердись. Стремно как-то.
Минут через сорок машина остановилась возле грунтовки, идущей прямо через свалку к видневшимся вдалеке камышам. Живописное местечко.
— Ну, где твой кооператив?
— Вон, сейчас налево и до упора. Детскую площадку увидите и тормозите.
Машина снова тронулась и на малой скорости поехала к камышам. Наконец показался домик, рядом песочница с грибком.
— Ничего местечко для детской площадки, — заметил Кивинов. — Кладбище под боком, речка- говнотечка, помойка. То-то радости детишкам.
— Здесь парк был раньше да вырубили весь.
— А ты в песочек заодно не играешься, куличи, котлетки? Это, что ли, твоя квартира?
Серега подошел к домику и горестно покачал головой.
— Совсем крыша сгнила. Придется переезжать.
— Так вон, под грибком ночуй.
— Там дует.
— Ладно. Покажи лучше, где тачка стояла. И куда они мужика потащили.
— Вот здесь. А вон дорожка, видите, в кустах? Туда и поволокли.
Кивинов осмотрел место. С площадки в кусты уходила узенькая тропинка, направляясь прямо берегу.
— Слушай, а что за машина была, не помнишь?
— Ну, «зубило».
— Восьмерка?
— Не знаю, я не разбираюсь. Говорю, на зубило похожа.
— А цвет?
— Красный или малиновый. Темно было, я плохо разглядел.
— Ладно. Миша, позаговаривай ему еще зубы, я схожу посмотрю.
Кивинов вышел на тропинку и, всматриваясь в землю, направился к реке. Первые десять метров осмотр местной флоры и фауны ничего хорошего не дал, кроме двух найденных бутылок «Пепси-колы» и старой женской юбки. Зато, перешагнув десятиметровый рубеж, в кустах дикой малины Кивинов заметил характерный цвет обложки военного билета. Он сорвал пару высохших ягод, бросил их в рот, а затем достал билет.
Удостоверение почти не пострадало от ленинградской непогоды, и Кивинов, развернув его, увидел фотографию еще живого сержанта Шабанова.
Находка не сильно удивила его, скорей, огорчила, потому что в билете он не нашел ничего интересного, за исключением данных самого Шабанова. Обычно за целлофановые корочки любят засовывать всякие бумажки с телефонами, адресами и прочей ерундой. Увы, военный билет Володи в этом плане был чист.
Надо бы акт изъятия составить, но где на свалке понятых найдешь. Крысы в акте не распишутся. Можно, конечно, Серегу-БОМЖа записать, но БОМЖей в понятые брать не рекомендуется, а поэтому придется в кабинете нарисовать.
Сунув документ в карман, Кивинов двинулся дальше. Пройдя камыши и выйдя на берег, он, словно Петр Первый, приложил ладонь ко лбу и посмотрел вдаль. Больше ему просто ничего не оставалось ввиду того, что, кроме кучи мусора, он на побережье ни фига не обнаружил.
Из грязно-черной воды торчал кусок бетонной плиты в ржавой арматуре. Вероятно, с нее-то неизвестные ребята и отправили в круиз по Европе труп Шабанова.
Постояв немного в позе славного русского государя, Кивинов вернулся на площадку. Миша сидел под грибком, читая книжку, Серега ползал по кустам, собирая засохшую малину.
Кивинов окликнул ягодника.
