параше, безо всяких разработок… Что значит, не так все просто? Короче, возьмете этого козла, с меня премия. Не обижу, не бойтесь… С преступностью надо бороться, а не бабки считать. Все, пока.
Смотрящий положил трубку и, промурлыкав: «Педерасты», открыл глобус.
— Какой вкусный виноград, никогда такого не пробовал, — Генка чмокнул языком, выплюнув под стол косточку, — только косточки большие.
— Это не виноград, это маслины. Не плюй под стол, на нас люди смотрят, — упрекнул Шурик.
— Да и пусть смотрят, жалко, что ли? Денег ведь не прошу. Очень мне эти штучки нравятся, — он ткнул вилкой в последнюю маслину, — попроси еще.
Шурик щелкнул пальцем, мгновенно подбежал официант и замер в тревожном ожидании.
— Еще маслин.
— Сию минуту. Не желаете ли доброго вина?
— Портвешка? — оторвался от тарелки Генка. — Тащи!
Официант поклонился и убежал выполнять заказ.
Генка откинулся на спинку стула:
— Ишь как понесся. Будто заяц за морковкой. Хе-хе… Уважает.
Он погладил впалый живот и сладким голосом сказал:
— Обожрался… Первый раз в жизни. Красота… Как хорошо-то. Слышь, Сашок, где ж ты раньше-то был? Давно бы уж в богатеях ходили.
— Тебе нравится быть богатым?
— А тебе нет, что ли? Да я к таким заведениям, — Генка обвел зал рукой, — подходил только, чтоб хабарик подобрать! Да меня каждая сволочь пакостная ногой норовила пнуть! А теперь?! Вон как суетятся.
Вернулся официант с тарелочкой маслин и бутылкой вина. Разлил портвейн по бокалам.
— Вот за это давай и выпьем. Здоровеют портвешок, — Генка залпом опростал бокал, — и главное — свобода! Сам себе хозяин, что захотел, то и сделал!
— Кажется, месяц назад ты был не менее свободен, — уточнил Шурик.
— Понимаешь, Сашок, — Генка закурил и вальяжно вытянул ноги, — все относительно. Какая это свобода, если каждое утро надо думать, что ты будешь жрать вечером? Это уже не свобода. А настоящую свободу ты просто не должен замечать. У меня знакомый на вокзале был, лет десять зону топтал. Так он говорил, свобода — это декорация, которую не замечаешь, пока ее не уберут.
— Ты все упрощаешь… Деньги и власть свободным еще никого не сделали.
— Ну и хрен с ним. Мне сейчас жизнь нравится гораздо шибче, чем раньше. Эй, мужичок!
Прошу плеснуть!
Официант подсуетился. Генка затушил окурок об обшивку ресторанного стула.
— Пепельница же есть, — вновь упрекнул Шурик.
— Извини, забыл. — Авторитет отправил в рот маслинку и запил винцом. — А скажи-ка, любого можно вот так же, из грязи в князи?
— Любого.
— Как любого? — расстроился Генка.
— Как видишь. И не одного. За пару месяцев так раскручивают, что полстраны за них голосует, а раньше и не знал-то никто.
— Чего ж ты сам-то? Давай, за компанию!
— Мне не поверят.
— А говоришь, любого, — успокоился авторитет.
Ресторанный оркестр негромко затянул мелодию Леграна.
— Во, музычка, — встрепенулся Генка, — только загробная какая-то. Эй, мужик в трико, у нас что, похороны сегодня?!
Пианист опасливо посмотрел в сторону их столика.
— Ну-ка, повеселей что-нибудь сбацай! Типа, это — иногда мне кажется, иногда мне хочется, ты- ры, пы-ры, растопыры, — Генка помахал руками, словно дирижер.
Пианист приложил руку к груди, поклонился и что-то сказал музыкантам. На сцену выпорхнула певичка и, пританцовывая, запела хит Алсу.
— Вот, это по-нашему! Давай, коза!
Генка выскочил из-за стола, взгромоздился на сцену и, обняв певичку, бросился в пляс. Певичка натянуто улыбалась, но петь не прекращала. Авторитет сорвал пиджак, закрутил над головой в такт музыке и принялся подпевать.
«Иногда мне кажется — иногда не кажется — иногда я жду тебя — иногда не жду тебя… Эх, бля — три рубля!»
Шурик подозвал официанта.
— Счет.
— Сию минуту.
За соседним столиком сидели двое мужчин в строгих костюмах.
— Ты знаешь, кто это? — вполголоса спросил один другого.
— Где?
— Вон, на сцене с бабой?
— Нет.
— Это Бетон. Гена Бетон. Мокрушник известный. Авторитет.
— И что?
— Пойдем отсюда, от греха подальше, пока не заметил. А то нажрется да пальбу устроит, придурок чокнутый…
«Иногда я пьяная, иногда — не пьяная!!!..»
— Где ты его прячешь, крыса болотная? Мы знаем, что он здесь! — хриплый бас раздался над головой Бригадира.
Он узнал бы этот голос в самой шумной толпе. Голос врага. Как долго он хотел его услышать… Скрипнула дверь, загрохотали тяжелые охотничьи ботинки, упало нечаянно задетое ведро.
— Тьфу, дьявол!..
— Шеф, смотри, что я нашел! Иди сюда!
— Сейчас приду!
Враг склонился над выгребной ямой. Что он мог там увидеть? Но все же посмотрел. Внимательно. Прикрыв рот ладонью. (Да уж, не Франция!) Каким-то седьмым чувством Бригадир предугадал его намерение и на мгновение раньше, набрав в легкие ядовитого воздуха, нырнул вниз, погрузившись в кромешную тьму…
Когда спустя минуту он выпрямился, жадно дыша, в сортире уже никого, кроме мух, не было. Бригадир вновь прислушался.
— Чье это, а? Я последний раз спрашиваю, сучка сельская.
— Я не знаю… Кто-то из туристов забыл.
— Какие еще туристы? Ты что, издеваешься над нами, прошмандовка? Витек, тащи канистру…
Вероятно, они нашли что-то из его вещей, скорей всего, окровавленные брюки.
— Сейчас пропустим ее по разку, а потом подпалим вместе с халупой. Держи, держи ее…
Голос утонул в звуках возни. Наверное, Ангелина пыталась вырваться, но тщетно. Раздался треск разрываемого платья, затем леденящий крик несчастной девушки. Бригадир заткнул уши. Точно так же они поступили с Ксюшей, она так же кричала, так же умоляла о пощаде… Ублюдки! Он поднял глаза. До отверстия было метра полтора, не так и высоко, если бы… Если бы он стоял на твердой почве, а не плавал в вязких нечистотах. Самостоятельно выбраться невозможно. Абсолютно невозможно… Но зато, если бы он выбрался… Они ждут его откуда угодно, только не отсюда. И они слишком, увлечены. Это был бы приятный сюрприз, это была бы славная охота. Бригадир застонал… Лопата. С ним же лопата, можно попытаться. Подпереть ее к стене и, встав на нее, дотянуться до отверстия…
