высоким воротом и вставками из нежного старинного кружева. Вместе с Эммой Тася продумывала все детали церемонии, которая должна была состояться в часовне Саутгейт-Холла. Свадебный прием устраивали в белой с золотом бальной зале.
Множество дней Эмма провела с нанятыми Николаем ландшафтным архитектором и садовником. Они проектировали строения и загоны для размещения ее зверинца на землях поместья Ангеловского. Даже Тася вынуждена была признать, что Николай не жалел усилий, чтобы угодить всем желаниям и потребностям Эммы. Под ее вкус заново отделывались покои, предназначенные для новобрачной, и князь прислал ей образцы материй на выбор. Эмма одобрила бледно-голубой льдистого оттенка шелк для стен и тяжелую сапфирового цвета парчу для занавесей на окна и постель.
В те дни, когда Николай не приезжал с визитами, он присылал цветы и разнообразные подарки – от пестрой жестянки с бисквитами до изысканной золотой шкатулки с гербом Ангеловских. Как-то он привез ей колье из двадцати бриллиантов по числу ее лет. Тася нахмурилась, завидев такой неподобающий до свадьбы подарок, но настаивать, чтобы Эмма его вернула, не стала.
Внимание Николая приводило Эмму в недоумение. Однако он держался с чрезвычайной учтивостью: в гостиной садился на почтительном от нее расстоянии и лишь издали наблюдал, как она ухаживает за питомцами своего зверинца. Он разговаривал с ней, как старший брат, дружески и чуть шутливо, слегка поддразнивая. Но иногда она ловила на себе пристальный, манящий взгляд золотых глаз. Он следил за каждым ее движением, и она начинала нервничать, не зная, чего ожидать от него в любую минуту. Внешне он вел себя вполне цивилизованно, но под наружным лоском таился человек страстный и непредсказуемый. Ей все еще было трудно поверить в то, что Николай хочет ее, хотя какая-то часть ее существа сознавала, как его к ней тянет, потому что она сама чувствовала то же самое. Нет, она не любила его, но он ее завораживал, и ее тянуло к нему неудержимо, с неведомой ранее силой.
Утром в день свадьбы Эмма была испугана и встревожена. Однако отец невольно подтолкнул ее и тем помог ей преодолеть нерешительность. Люк вошел к ней в комнату, когда она была уже полностью одета в подвенечный наряд. Эмма повернулась к нему от зеркала, перед которым пыталась пригладить непокорные кудри, и виновато улыбнулась.
В платье цвета слоновой кости она выглядела высокой и тоненькой. Собранные в высокую прическу локоны были убраны кремовыми розами. В одной руке она держала маленькую Библию своей матери и кружевной платочек, одолженный у Таси, как полагалось по английской примете: невеста должна иметь при себе что-то новое, что-то старое, что-то взятое взаймы, что-то голубое. Шею ее обвивала тройная нитка жемчуга – прибывший утром свадебный подарок Николая. Отец с трудом сглотнул, словно в горле у него застрял комок.
– Ты сегодня очень красива, Эмма.
– Спасибо, – чуть слышно отозвалась она.
– Как бы я хотел, чтобы такой тебя увидела Мэри!
Эмма растерянно заморгала, не уверенная, что мать одобрила бы этот брак. Она была совсем маленькой, когда умерла Мэри, и воспоминания о матери сохранились смутными, обрывочными. Скорее это были даже не воспоминания, а впечатления: тепло рук, нежный музыкальный голос, пышные рыжие, совсем как у дочери, волосы. Папа всегда повторял, что они с Мэри очень любили друг друга. Возможно, маме бы не понравилось, что она выходит за Николая.
– Эмма, – тихо начал отец, – если ты когда-нибудь пожалеешь… если наступит момент, когда ты сочтешь все это ошибкой… ты всегда сможешь вернуться. Я приму тебя с распростертыми объятиями.
– Ты ждешь, что я раскаюсь в этом браке, не так ли? – спросила она.
Люк промолчал, но отвел глаза в сторону, что было ответом само по себе.
– С моим браком все будет в порядке, – холодно проговорила Эмма. – Он будет не похож на ваш с Тасей, но меня он вполне устроит.
– Надеюсь.
– Неужели? – иронически осведомилась она. – Я в этом не уверена, папа – Она гордо выпрямилась и расправила плечи, внутренне решив: ничто на свете не помешает ей выйти за Николая Ангеловского.
Но позднее, когда они после венчания вместе шли по проходу церкви, в глазах у нее стояли непролившиеся слезы.
Замкнувшись в скорбном молчании, Эмма почти ничего не запомнила из свадебной церемонии, за исключением того, что она оказалась краткой и безрадостной. Николай был, как всегда, красив, но мрачновато серьезен, и выражение его лица заставило ее осознать, что для него свадьба – всего лишь выполнение долга. У Эммы тоже не создалось ощущения, что заключается духовный союз. И даже вечные слова любви и обета из библейской «Книги Руфи»: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом» – отозвались в ее душе эхом захлопнутой тяжелой двери.
Только во время принужденного веселья после свадебного приема Эмма начала дышать свободнее. Тосты шли за тостами, танцы сменялись танцами, а угощение состояло из английских и русских блюд. Свадебный пирог представлял собой грандиозное сооружение, украшенное цветами, птичками и амурчиками из сверкающего кристалликами сахара. Вечер достиг апогея, когда молодым пришла пора удалиться. Их шумной толпой проводили к стоявшему наготове экипажу, осыпая колким рисом и поздравлениями.
Оказавшись в карете, Эмма разразилась неудержимым нервным хохотом, отчаянно тряся головой и рассыпая вокруг рисинки. Николай прочесал пальцами волосы в тщетной попытке избавиться от риса, застрявшего в его густых золотисто-каштановых волосах.
– По-моему, плодовитость нам теперь обеспечена, – сказала она, и Николай расхохотался при этом замечании, не отличающемся девичьей стыдливостью.
– Я, Рыжик, в этом и не сомневался.
Выражение его глаз бросило ее в краску. Она нагнула голову и смущенно поинтересовалась:
– А сколько детей ты хочешь иметь?
– Сколько Богу будет угодно послать. Эмма тронула врученное им кольцо – кроваво-красный рубин в обрамлении бриллиантов.
– Благодарю тебя, – произнесла она. – Оно прелестно.
– Тебе нравится? У тебя было странное выражение лица, когда ты увидела его впервые во время церемонии.
– Я удивилась, – честно ответила она. – Мне никогда не доводилось видеть такого большого драгоценного камня.
Николай улыбнулся и, взяв ее тонкую руку в свои, стал играть изящными длинными пальцами.
– У тебя будет много их, с еще большими камнями. Твои руки созданы для подобных драгоценностей.
– Да, они мне понадобятся, чтобы прикрывать следы звериных укусов, – откликнулась она, отнимая руку.
Николай наклонился и, приподняв ее ноги, положил их к себе на колени.
– Ник, – запротестовала она, поежившись, когда он снял с нее атласную туфельку на низком каблуке, – что ты делаешь?
– Устраиваю тебя поудобнее, чтобы ты не устала, пока мы едем в поместье. – И, не обращая внимания на возражения, он стал разминать и массировать ее облитые шелковыми чулками лодыжки.
– Я не хочу сидеть удобнее. Я… – Она сморщилась, когда он осторожно растер ноющий подъем, но постепенно расслабилась и откинулась на бархатные подушки. – У меня чересчур большие ноги, – сумрачно пробормотала она.
– Ты восхитительная. – Николай прижал ее подошву к своему бедру, ближе к паху. Эмма вздрогнула, ощутив твердую продолговатость его возбужденной плоти, но не смогла заставить себя отодвинуться.
Эта блаженная пауза окончилась, когда они подъехали к поместью Ангеловских, и Николай снова
