новым.
Впервые Эмма проснулась утром в объятиях мужа. Она выждала, пока прошла первая растерянность пробуждения, затем поглядела на лицо Николая. Его янтарные глаза были открыты и смотрели на нее испытующе.
– Доброе утро, – произнес он по-утреннему хриплым голосом.
Он держал ее в объятиях всю ночь, иногда прерывая сны поцелуями. Он целовал ее лицо и шею, гладил нежную кожу. Под утро они еще раз занялись любовью, и тела их сплетались в ленивом медлительном ритме, пока потрясающее освобождение не унесло их в пучину блаженства.
Что могла она сказать ему после такой безудержно чувственной ночи? Щеки ее запылали, она отвела в сторону глаза и попыталась подняться.
Однако он остановил ее, буквально пригвоздив к постели. Впившись в ее зрачки пронзительным взглядом, он поинтересовался:
– Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Понятия не имею, как пойдет теперь наша жизнь и вообще как мне с тобой держаться. Спорить все время легко, я к этому привыкла. А вот как жить в мире? Не знаю, выйдет ли это у нас.
Теплые руки Николая накрыли ее голые ягодицы, ласково сжимая упругие округлости.
– Все очень просто, Рыжик. Будем двигаться день за днем.
Эмма почувствовала, как шевельнулась между их телами его плоть, ощутила пульсацию пробуждающейся в нем страсти. Он крепче притянул к себе ее ягодицы, не давая ей соскользнуть с него, в то время как губы его прокладывали жаркий влажный след по ее груди.
Она запротестовала задыхающимся голосом:
– Нет, Ник. Пора завтракать.
– Я не голоден.
– …И я не заходила утром к зверям.
– Они могут подождать.
– Сюда может прийти Джейкоб.
– Не придет. Он не зря мой сын.
Она в последний раз попыталась его отвлечь:
– У меня все саднит.
– Я буду осторожен, и все будет в порядке, – прошептал он, перекатываясь так, что она оказалась распростертой навзничь. Толчком раздвинув ее бедра, он начал старательно убеждать ее в необходимости остаться. Со стоном наслаждения Эмма поддалась обещаниям его рук и губ. Обещаниям, которые он жаждал исполнить до конца.
Николай, казалось, принял как нечто очевидное, что после происшедшего она будет рада видеть его в своей постели. И Эмма ему не отказывала. Быстро пролетела неделя, в течение которой она просыпалась каждое утро с чувством открытия. Она узнавала такие вещи о своем муже, о которых за долгие месяцы супружества даже не подозревала. Он бывал удивительно нежен, помогая ей расплетать на ночь тяжелые волосы, массируя наболевшую от шпилек и гребенок кожу головы. Иногда натирал смягчающей мазью ее руки, обветренные и поцарапанные от работы в зверинце, или врывался к ней в ванную и купал ее, словно она была маленькой.
Однажды его настроение приняло хищный уклон. Застав жену в зверинце, он, не обращая внимания на слабые протесты, прижал ее к стене, спустил с нее брюки и взял прямо так, стоя, пока они оба не удовлетворились, мокрые от испарины и задыхающиеся. Он дразнил ее немилосердно, провоцировал и заставлял смеяться до тех пор, пока она не переставала соображать, чего ей больше хочется – поцеловать его или убить.
В середине дня Эмма позировала Роберту Сомсу для портрета. Николай приходил наблюдать и всматривался в нее с такой сосредоточенностью, что она в конце концов изгнала его из комнаты.
– Я не могу сидеть со спокойным достоинством, когда ты ешь меня глазами, – заявила она мужу, подталкивая его к двери.
Николай неохотно повиновался, но, когда она захлопывала за ним дверь, смотрел хмуро.
Он еще раз рассказал ей о своем сне. Это произошло в тот день, когда они гуляли по заснеженным полям поместья. С неба плавно падали крупные снежинки, и Николай остановился, чтобы поцелуями смахнуть их с лица жены.
– Ты похожа на ангела, – пробормотал он, едва прикасаясь к сверкающим звездочкам, усыпавшим ее кудри.
– Ты тоже, – отозвалась она и засмеялась, стряхивая снег с его золотисто-каштановых волос. – На падшего ангела.
Николай внезапно затих. Эмма увидела, что он потрясенно уставился на нее.
– В чем дело? – настороженно осведомилась она.
– Ты выглядишь так, как тогда, в России. Я подарил тебе белую кружевную шаль, и ты покрыла ею голову.
«Я никогда не была в России!» – хотелось крикнуть ей, но она удержалась, внимательно вглядываясь в его лицо. Как же часто размышляет он о том таинственном периоде, когда перенесся в сон о прошлом! За его внешней невозмутимостью и замкнутостью Эмма ощущала отчаянную тоску, жадное стремление вернуть отнятое счастье. Николай всерьез верил в то, что в прошлой жизни они знали и любили друг друга. Конечно, ей не стоило поощрять такое заблуждение, но и высмеивать его за это она не могла.
– В том своем сне ты любил эту женщину, не правда ли? – тихо проговорила она.
Непонятное сильное чувство сверкнуло в его глазах.
– Этой женщиной была ты.
– Даже если и так, в этом нет ничего общего с нами нынешними, – сказала она. – В нашей теперешней ситуации это ничего не меняет.
– Для меня меняет все. Я помню, как прекрасно было любить тебя и быть тобой любимым.
– Мне жаль, если ты хочешь этого от меня, – сухим и чопорным тоном откликнулась Эмма. – Но это невозможно. Разве того, что есть, тебе мало? Быть в некотором роде друзьями, находить удовольствие в обществе друг друга?..
– Да, – последовал угрюмый ответ, – мне этого мало. Они в молчании продолжили прогулку и подошли к маленькой каменной часовне для православных русских слуг.
– Я никогда раньше в ней не бывала, – заметила Эмма. – Как она выглядит внутри?
Николай бесстрастно посмотрел на часовню и с тем же непроницаемым видом проводил Эмму к арочному входу. Распахнув дверь, он придержал ее, чтобы Эмма могла войти внутрь. Покрыв волосы голубым шарфом, Эмма вошла и стала оглядываться по сторонам. У стен, увешанных иконами, стояли высокие подсвечники с горящими свечами. Некоторые из них были зажжены недавно, их крохотные колеблющиеся огоньки сияли теплым желтоватым светом. Было торжественно и грустно. Казалось, стены часовни впитали в себя признания и мольбы всех верующих.
– Зажечь свечу? – приглушенным голосом спросила Эмма.
Николай не ответил. Суровые черты золотистого лица, казалось, застыли, сделав его поразительно схожим с окружавшими их византийскими ликами святых.
– Ну, вреда это не принесет, – решила Эмма, выбирая тонкую длинную свечечку. Она зажгла ее от уже горевшей и установила перед иконой Богоматери с младенцем. Затем она повернулась, взглянула на Николая, и у нее перехватило горло.
В глазах его стояли жгучие слезы. Он не мог сдержать чувств, увидев Эмму в окружении русских икон при свете свечей. Никогда еще он не испытывал такой муки. Казалось, Эмма властвовала над его жизнью и смертью. Он не мог представить, что с ним станется, если она так никогда и не полюбит его. Он страшился думать об этом.
Прошла вечность, прежде чем он заговорил, с нечеловеческим усилием взяв себя в руки. Голос его звучал тихо и ровно:
