— Ес. Ес. Ай ноу. Ес, — продолжает она орать, потом надолго замолкает: слушает. Ей лет тридцать пять, и у нее нелепая завивка на выбеленных волосах.
— Ай мис ю, ай нид ю, ай лов ю, — орет она и кладет трубку. На место не возвращается, а уходит в свою палату на другом конце коридора.
— Вот выйдет замуж за своего голландца, вылечится там, и будет жить «тип-топ», а мы будем тут всю жизнь париться. Так ведь? — говорит тощая некрасивая тетка. Никто ей не отвечает.
Меня вызывают на иглоукалывание. Врача еще нет — она приходит три раза в неделю из другой больницы, и сейчас опаздывает. Я лежу на кушетке в полутемной комнате. За неплотно прикрытой дверью разговаривают медсестры.
— …а он еще и орет. Понимает ведь, на какую зарплату здесь люди работают, но все туда же.
— Уйти бы в частную поликлинику: там и зарплата, и условия человеческие, а здесь…
— Как ты уйдешь? Везде нужен блат, а раз нет блата, то будем здесь киснуть, и нет никому до нас дела.
Поэтесса сегодня выписалась. Ее никто не встречал, и она шла к остановке одна, в той же черной куртке и черных спортивных штанах, с сумкой через плечо.
Входит врач — еще довольно молодая, с усталым лицом.
— Здравствуйте.
— Добрый вечер.
— Как самочувствие?
— Как обычно.
Она моет руки, достает иголки и начинает втыкать их мне в лоб, переносицу, за уши. Это неприятно, но я уже привык. Она заканчивает и куда-то уходит. Я открываю глаза и смотрю на тусклый потолок.
Меня выписали. Я иду от здания больницы к остановке мимо витрин, безвкусно украшенных к Новому году, до которого еще полмесяца. Несколько дней назад я нашел под креслом в фойе скомканный листок из тетради в клеточку. На нем было стихотворение. Не знаю, кто его написал — Поэтесса или девушка в майке с Кобэйном или кто-то еще.
«Светлый путь»
На экране телевизора в углу вагона — фильм «Красная жара». Американцы в форме наших ментов говорят по-русски с корявым акцентом. В другом углу — еще один телевизор, на него смотрят те, кто сидит напротив. Окна занавешены серыми пыльными шторами.
Хозяин видеосалона, чувак в обрезанных джинсах, без майки идет по вагону, собирает деньги.
Пожилая тетка говорит:
— Не буду я платить, я села, потому что в тех вагонах сидячих мест нет. Я вообще туда не смотрю.
— Меня не волнует, смотришь ты, или нет. Раз села, то давай плати, а то выкину из вагона — пойдешь пешком по шпалам.
Тетка лезет в сумку, достает смятые рубли.
Я сую пацану трешку и рубль, говорю:
— За двоих.
Папа дремлет, прислонив голову к стене.
Я спрашиваю у тетки:
— А какая следующая станция?
— Каролино-Бугаз.
Толкаю папу в плечо.
— Сейчас наша, выходим.
Он снимает с полки чемодан, я беру сумку.
На экране у Шварца спрашивают:
— А вы чем обычно расслабляетесь?
— Водкой.
У здания станции — старый «пазик». Папа спрашивает водилу:
— До базы отдыха «Светлый путь» не довезете?
— «Светлый путь»? Вообще я еду в «Строитель», но это рядом. Могу и вас докинуть. Сколько дадите?
— А сколько вы просите?
— Ну, десятку, хотя бы.
— Мы от Одессы, с видеосалоном за столько доехали. Давай хотя бы за пятерку.
— Ладно, садитесь. Сейчас еще подождем троих в «Строитель»…
Автобус трясется на дороге из бетонных плит. По левой стороне — бараки баз отдыха, за ними — море. У бараков с криками носятся дети, ходят загорелые до черноты дядьки и тетки.
Папа выбрасывает бычок в окно, говорит:
— Я как услышал название базы отдыха, долго смеялся. Думал — есть чувство юмора у тех, кто названия придумывает. Потом сказали, что есть колхоз такой — «Светлый путь», и это его база отдыха, потому и название такое.
Я спрашиваю:
— Что, там одни колхозники будут?
— Вряд ли. Им никуда ездить не надо, у самих море под боком. А база — это чтоб денег заработать, путевки вон нам на завод дали. Мы раньше арбузы у них покупали по дешевке — по двадцать копеек за килограмм, а в этом году уже все — цены поднялись, теперь по пятьдесят, почти как в овощном.
Выпрыгиваем из автобуса. За металлической оградой — два двухэтажных корпуса, крытых шифером. К одному приделана вывеска «б/о Светлый путь». Между корпусами — проход к морю. У двери с надписью «Администрация» толпятся несколько человек, на асфальте стоят чемоданы и сумки. Худой мужик в голубой расстегнутой тенниске улыбается и кричит папе:
— А вот и Николаич! А я в профкоме спрашиваю — кто еще будет из наших? Они говорят — Семенов с техотдела. А помнишь, как мы в восемьдесят восьмом отдыхать от завода ездили? Тоже под Одессу, только со стороны Николаева. Жили в палатках, и каждый день — дождь… Помнишь?
Папа подходит к мужику, жмет его руку.
— Конечно, помню. Такое, Костя, не забывается.
— Ты с пацаном приехал? И я тоже со своим, и с Любой.
Рядом стоит толстая тетка в старомодном летнем платье в горошек и соломенной шляпе. Ноги у нее белые, с выпершими венами.
